—  А что мне остается? Если крышу снесет, придется ис­кать новое жилище, а я еще за это не расплатился. Да вы не беспокойтесь за меня, уважаемый доктор.

—  Ну и тип! Никакого с тобой сладу! — воскликнул Ухэй.

Мужчина на крыше что-то ответил, но ветер отнес его слова в сторону.

Ухэй смущенно поцокал языком и, покрикивая на ша­ливших на дороге детей и поругивая хозяек, жаривших рыбу прямо на улице, повел Ниидэ к дому Дзюбэя.

Дзюбэю исполнился сорок один год, у него была жена О-Мики и семилетняя девочка О-Томэ. Он издавна торго­вал галантереей и сначала служил в мелочной лавке Моригути в районе Бакуротё. Лет двадцать тому назад, когда Дзюбэй собирался открыть собственное дело, он сошелся с распутной женщиной, растратил много хозяйских денег и был с позором изгнан из лавки. Счастье, что хозяин оказал­ся добрым человеком и не засадил его в долговую яму. С тех пор Дзюбэй переменил множество профессий, а со своей нынешней женой познакомился, когда стал разносчи­ком горячей лапши. Вскоре они поженились, и хозяин лав­ки, где прежде служил Дзюбэй, одолжил ему с рассрочкой на два месяца кое-какую мелочь для торговли вразнос.

И вот уже пятнадцать лет Дзюбэй бродил по городу с лотком, то здесь, то там раскладывал для продажи товар, но заработки были невелики, и ему так и не удалось выбраться из барака, где он снимал комнату.

За эти годы О-Мики родила ему троих детей, из которых двое умерли совсем маленькими. Неделю назад Дзюбэй отп­равился со своей единственной дочерью в баню, и там вдруг с ним начало твориться странное. Он раздел девочку и по­вел ее в общую купальню. Там дочка неожиданно споткнулась и упала, а Дзюбэй почему-то обрушился с бранью на мывшегося рядом мужчину и принялся его избивать. Потом поднял девочку с пола и спокойно сказал:

—  Вот ты упала и доставила беспокойство чужому дяде. Старайся смотреть под ноги.

Вид у Дзюбэя был настолько странный, что избитый даже не рассердился и лишь удивленно глядел на него.

Вернувшись домой, Дзюбэй взял длинную жердь, при­слонил к притолоке, подвесил на нее плетеную бамбуковую корзину, а сам уселся против корзины и замер. На рас­спросы жены не отвечал, лишь махал руками и шептал:

—  Тихо, не то спугнешь соловья, а он стоит тысячу зо­лотых монет.

—  Какой там еще соловей?

—  Наконец-то он мне попался! Слышишь, как заливает­ся. Такое пение тянет на тысячу золотых.

Он снова поглядел на корзину, прислушался, потом обернулся к жене и сказал:

—  Теперь уж мы выберемся из бедности.

С того дня Дзюбэй перестал таскаться со своим лотком по городу и, если не спал и не ел, усаживался напротив кор­зины и с блаженным видом глядел на нее. Бывало, он даже просыпался среди ночи, беспокойно прислушивался, потом, удовлетворенно кивнув головой, садился перед корзиной и бодрствовал до утра. Когда О-Мики пыталась уговорить его сходить на заработки, он озадаченно глядел на нее.

—  Зачем это? Мы продадим соловья, и вырученных де­нег нам с лихвой хватит до конца жизни.

Все это успел сообщить по дороге к дому Дзюбэя управ­ляющий Ухэй.

Осмотрев Дзюбэя, Ниидэ не обнаружил каких-либо признаков психического заболевания. Он предложил и Нобору осмотреть его. Тот достал из корзины Такэдзо свечу, зажег фитиль и стал изучать зрачки Дзюбэя.

—  Должно быть, вы считаете меня сумасшедшим, — с  жалостью глядя на них, произнес Дзюбэй. — Но вы глубоко ошибаетесь. Я вполне здоров и вообще никогда в жизни не обращался к врачам за помощью.

В это время с улицы донеслись детские голоса. Прыгая по дощатому тротуару, дети кричали: «Тёдзи воришка, Тёдзи воришка!»

—  Опять они за свое, — поцокал языком сидевший на пороге Ухэй.