Она, как и многие ее сверстницы, начинала по-новому влюбляться в литературных героев; раз за разом перечитывать волнительные пушкинские строки письма Татьяны Лариной к безразличному красавцу Онегину; размышлять и пленяться образом дерзновенно-ранимой Лизы из «Дворянского гнезда» И.С. Тургенева…

У Бронислава…гиньского оказалась великолепная библиотека, и Надюшу вскоре можно было увидеть сидящей в тенистой аллее с книгой в руках. Она свободно читала на русском и французском (старательно осиливая и польские книги) самых популярных авторов того времени. У нее появился круг общения, дядя дозволил дочерям шляхтичей-соседей навещать их; шумные игры в саду и звонкие детские голоса веселили сердце и Елизаветы Васильевны, недавно потерявшей мужа, и обходительного пана Бронислава, сочувствовавшего ей вовремя и умело высказанными фразами. В разговорах он показывал свою эрудицию, свободно переходил от темы к теме, мог осторожно пересказать о европейском вольнодумстве, посетовать на народовольцев и социалистов, и тут же перейти к войне 1812 года, отругать Наполеона, обещавшего дать полякам волю и процветание, а давшего разорение, при этом упоминал он Надиного дедушку Игнатия Каликстовича, дошедшего с войсками до Парижа, и словно невзначай, упоминал и Константина Игнатьевича. Имя отца Наденьке слышать было очень приятно, ей казалось, что этот человек, возникший из ниоткуда, обязательно бы полюбил ее папеньку, и тогда бы все они встречались чаще.

Много лет спустя Надя припомнит любопытный разговор, возникший за ужином незадолго до отъезда матери в Санкт-Петербург. Пан Бронислав, когда мать хотела отослать девочку спать, попросил разрешить той остаться. Он сказал, что подобные разговоры полезны для умственного и нравственного развития неокрепших душ юных дев, чтобы в будущем избегать некоторых ошибок. Уже сама эта формулировка была интригующей, Наденька смутилась, поджав губки, но Елизавета Васильевна оставалась спокойной, лишь улыбчивые морщинки пробежали в уголках век. Они опять затеяли разговор об императоре Наполеоне, вновь звучали знакомые названия и имена; однако разговор шел не о баталиях, а о чувствах, и Надя затаила дыхание.

— Он увидел ее, возвращаясь в Варшаву, почти девочку, на последней почтовой станции. Это она сказала кому-то по-французски, так громко, что он услышал: «Мсье, помогите мне выбраться отсюда и дайте мне на мгновение увидеть его!» Вот только что он ехал по обледенелой дороге, и был зол и остановился сменить лошадей. А она стояла с родительницей, и ее русые волосы разметало ветром. Вы понимаете, она приехала увидеть освободителя! Он понял ее восторг и протянул ей букетик.

— У победителей всегда много поклонниц, пан Бронислав.

— Да, но эта не была одной из них. Ее вскоре нашел Дюрок по приказу Наполеона, и, думаю, вы помните ее имя — Мария Валевская, жена графа Анастасия Колонна Валевича-Валевского, урожденная Лачинская. Происходила из старинной, но обедневшей шляхетской семьи, ее отец умер, когда девочка была еще маленькой.

— Конечно же, я знаю эту историю. Скажите, неужели ненависть к русским здесь так… сильна, что надо было придумывать, будто бы эта молодая женщина не захотела выйти за богатого русского дворянина, а пошла за 70-летнего польского графа, внук которого был на 9 лет старше самой Марии…

Пан…гиньский засмеялся, а за ним заулыбалась и Надя.

— Не знаю, не знаю… Но она действительно была патриоткой.

— Выйти в 15 лет замуж за 70-летнего соотечественника, да еще и очень-очень состоятельного, но не выйти по любви, в этом, по-вашему, и заключался ее патриотизм?

— Нет, конечно;, уже после рождения сына она поняла, что ей предначертано нечто большее. Она поверила, как все поляки, что в руках Наполеона судьба Отчизны, вот и поехала навстречу, чтобы первой приветствовать его…тогда все в это верили.