Кто-то: «Ну вот, вы уже шутите, значит, приходите в себя».

Я: «Это, по-вашему, остроумие? Только что профессор объявил меня подлинно и совершенно безумным».

Невысокий толстый профессор действительно сидит за зеленым столом, играя в карты. Он поворачивается ко мне, услышав мои слова, и смеется: «Ну, куда же вы пропали? Идите сюда. Не хотите выпить? Ну вы и фрукт, скажу я вам. Вы взбудоражили этим вечером всех дам».

Я: «Профессор, для меня это больше не шутка. Только что я был вашим пациентом — »

Кают-компания заходится неудержимым хохотом.

Проф.: «Надеюсь, я вам не очень досадил».

Я: «Ну, попасть в сумасшедший дом — дело не пустяковое».

Человек, с которым я говорил до этого, неожиданно подходит и заглядывает мне в лицо. У него черная борода, взъерошенные волосы и темные сияющие глаза. Он страстно говорит мне: «Со мной случилось кое-что похуже, пять лет я провел здесь».

Я осознаю, что это мой сосед, по-видимому, очнувшийся от своей апатии и теперь сидящий на моей кровати. Он продолжает говорить яростно и настойчиво: «Но я Ницше, лишь перекрещенный, я также Христос, Спаситель, и я помазан спасти мир, но они мне не дали».

Я: «Кто не дал?»

Дурак: «Дьявол. Мы в Аду. Но конечно, вы этого пока не заметили. Я до второго года здесь не замечал, что управляющий — дьявол».

Я: «Вы имеете в виду профессора? Звучит невероятно».

Дурак: «Вы невежда. Я должен был обручиться с матерью Бога очень давно. Но профессор, этот дьявол, овладел ею. Каждый вечер, когда садится солнце, он зачинает с ней ребенка. Утром до рассвета она рождает его. Тогда все дьяволы собираются и убивают ребенка ужасным  / образом. Я отдаленно слышу его крики».

Я: «Но то, что вы говорите — чистой воды мифология».

Дурак: «Вы сумасшедший и ничего не понимаете. Вы заключены в сумасшедший дом. Боже мой, почему семья постоянно запирает меня с сумасшедшими? Я должен спасти мир. Я Спаситель!»

Он снова ложится, погрузившись обратно в апатию. Я хватаюсь за края кровати, чтобы защититься от ужасных волн. Я смотрю в стену, чтобы хоть за что-то удержаться глазами. По стене бежит горизонтальная линия, ниже она покрашена темнее. Перед ней батарея отопления — это ограждение, а за ним я вижу море. Линия — это горизонт. И сейчас в красном сиянии встает солнце, одинокое и величественное — в нем крест, с которого свисает змея — или это бык, вскрытый, как на бойне, или это осел? Полагаю, на самом деле это баран с короной из шипов — или это распятый, я сам? Солнце мученичества встало и разливает кровавые лучи над морем. Это зрелище длится долгое время, солнце встает выше, его лучи становятся светлее и жарче, и солнце раскаляется добела над голубым морем. Зыбь утихла. Щедрый и тихий летний рассвет встает над пенистым морем. Поднимается соленый запах воды. Слабая широкая волна разбивается о песок с глухим шумом, и постоянно возвращается, двенадцать раз, удары мировых часов — двенадцатый час пробил. И приходит тишина. Ни шума, ни дуновения. Все замерло в мертвой недвижимости. Я жду, втайне тревожась. Я вижу дерево, поднимающееся из моря. Его макушка достигает Небес, а корни тянутся в Ад. Я совершенно один, в унынии, наблюдаю издалека. Словно вся жизнь истекла из меня и полностью перешла в непостижимое и пугающее. Я совершенно обессилен и ни на что не способен. «Спасение», — шепчу я. Странный голос произносит: «Здесь нет спасения, ты должен оставаться спокойным, или потревожишь других. Сейчас ночь, и другие люди хотят спать». Я вижу, что это служитель. Комната смутно освещена слабой лампой и наполнена печалью.

Я: «Я не смог найти дороги».

Он говорит: «Тебе не нужно сейчас искать дорогу».