– Налей-ка мне чашку явы, Джим, – распорядился доктор, нагибаясь и складывая руки ковшиком. – Ну-ка, Виллис, оп-ля!

Виллис подпрыгнул и влетел прямо в руки доктору, убрав при этом все свои выступы. Доктор положил его на смотровой стол.

Виллис снова выставил ножки и глазки, и они принялись разглядывать друг друга.

Доктор видел перед собой мячик, покрытый густой короткой шерстью, как стриженая овца, и не имеющий никакух отличительных черт, кроме ножных и глазных отростков. Виллис видел перед собой землянина с длинными курчавыми седовато-белыми волосами, одетого в белоснежную рубашку и шорты. Виллису очень нравилось смотреть на него.

– Как ты себя чувствуешь, Виллис? – спросил доктор. – Хорошо? Или плохо?

На самой макушке Виллиса между глаз появилась ямочка, а в ней прорезалась дырочка.

– Виллис хорошо! – сказал он. Голос у него был точь-в-точь как у Джима.

– Хорошо, говоришь? – переспросил доктор. – Джим, помой чашкии на этот раз простерилизуй. Мы ведь не хотим подцепить какуюнибудь заразу, верно?

– О'кей, док, – согласился Джим и спросил у Фрэнсиса: – Ты будешь кофе?

– Конечно. Слабый, и побольше молока.

Джим нырнул в лабораторную раковину и выудил оттуда еще одну чашку. В раковине было полно грязной посуды. Рядом на бунзеновской горелке потихоньку кипел большой кофейник. Джим тщательно вымыл три чашки, пропустил их через стерилизатор и налил всем кофе.

– Джим, этот гражданин говорит, что он в порядке, – сказал доктор Макрей, беря свою чашку. – Что с ним такое?

– Да, знаю, он все время говорит, что у него все нормально, но это не так. Вы бы не могли осмотреть его, док?

– Осмотреть? Каким образом, мальчик? Я не могу даже измерить ему температуру, потому что не знаю, какая температура у него нормальная. В его биохимии я смыслю столько же, сколько свинья в апельсинах. Ты хочешь, чтобы я вскрыл его и посмотрел, почему он тикает?

Виллис тут же убрал свои отростки и сделался гладким, как бильярдный шар.

– Ну вот, вы его напугали, – с укором сказал Джим.

– Прошу прощения. – Доктор протянул руку и потрепал Виллиса по меховой шерстке. – Виллис хороший, Виллис славный. Никто не обидит Виллиса. Ну давай, малыш, вылезай.

Виллис приоткрыл голосовой сфинктер.

– Не обижать Виллис? – недоверчиво спросил он голосом Джима.

– Не обижать Виллис. Обещаю.

– Не резать Виллис?

– Не резать Виллис. Никогда.

Медленно появились глаза, и Виллис приобрел выражение настороженного внимания (он прекрасно обходился без лица).

– Вот так-то лучше, – одобрил доктор. – Ближе к делу, Джим. Почему тебе кажется, что с ним что-то не так, если мы с ним думаем иначе?

– Да потому что он так себя ведет, док. Дома-то все хорошо, а вот когда выходит… Раньше он со мной всюду ходил, скакал и везде совал свой нос…

– У него нет носа, – заметил Фрэнсис.

– Пять с плюсом. А теперь, когда я его беру погулять, он сворачивается в клубочек, и ничего от него не добьешься. Если он не болен, почему он так делает?

– Начинаю соображать, – сказал доктор. – Он у тебя сколько времени живет?

Джим задумался, перебирая в памяти двадцать четыре месяца марсианского года.

– Где-то с конца зевса, почти с ноября.

– А теперь конец марта, почти церера, лето кончилось.