Андропов подошел к столу, налил себе в хрустальную рюмку «Джонни Волкер» – совсем немножко, на донышко. С тех пор, как врачи определили у него диабет, он уже не мог пить так, как в молодости, но многолетняя любовь к «Джонни Волкер» была выше медицинских предписаний. С рюмкой в руке он отошел к окну, сказав гостю:

– Распоряжайся…

Щелоков налил себе водку из графина, положил в свою тарелку малосольный огурчик, а на хлеб – ложку черной икры – первую закуску под первую стопку водки. Он знал, что Андропов будет пережидать у окна, пока он выпьет и съест то, что самому Андропову запретили есть и пить врачи. Этот диабет, подумал Щелоков, породнил Андропова с Сусловым даже внешне – из пышнощекого партийного вундеркинда Андропов превратился в сурового аскета со впалыми щеками. Но вслух Щелоков сказал:

– Все-таки я думаю, что после смерти Суслова нам лучше пока отступить.

– А, собственно, от чего отступать? – усмехнулся Андропов. – Мы с тобой и не наступали. Мы чисты перед Брежневым и партией. Операцию «Каскад» ты начал по приказу Суслова. Он приказал – ты выполнил. А что эта операция окончилась смертью Мигуна – это не твоя вина, это Суслов очистил партию от взяточника. И вообще при смене власти многое придется почистить. За последние 18 лет партийный аппарат действительно превратился в касту взяточников. Для них эпоха Брежнева – просто золотой век. Что бы там ни говорили о Сталине, но при нем партийные должности не продавались. А сегодня в Азербайджане должность секретаря райкома партии можно купить за 120 тысяч рублей. Мы с этим покончим, как только придем туда… – он кивнул за окно, на Кремль. – Не сразу, конечно, но… Сначала нужно будет дать народу чуть-чуть передохнуть – продуктов подбросить в магазины, пусть даже из военных складов. И какие-нибудь мелкие экономические реформы… А главное, чтоб народ понял, что к власти пришло, наконец, честное правительство, которое покончит с воровством и взяточничеством в партийном аппарате. И тут нам очень помогут западные радиостанции. Уже помогают, мы их снабжаем информацией, каждый день подбрасываем что-нибудь остренькое. А этим западным станциям народ у нас верит больше, чем своим…

Он умолк. За окном, за белой рябью снегопада, перед ним был Кремль – совсем недалеко, каких-нибудь три квартала, просто рукой подать. И глядя на этот Кремль своими серо-голубыми глазами, Андропов чуть пригубил «Джонни Волкер».

Школьный звонок был слышен даже на улице, а спустя минуту шумная ватага подростков вывалила из пятиэтажного здания школы, словно варварская орда. Гиканье, крики, чехарда, швыряют друг в друга снежками, толкают девчонок в снег, сбивают друг с друга шапки-ушанки. Сквозь эту орущую, хохочущую и гикающую толпу шли, пригнув спины и укрыв головы от града снежков, четверо мальчишек, а ватага четырнадцатилетних подростков забрасывала их увесистыми комьями снега и ледышек, била портфелями по плечам, кто-то с разбегу толкнул одного из них в сугроб, а среди нападающих я увидел своего сына Антона. С криком: «Бей жидов!» он подставил одному из этих ребят подножку, и тот под хохот окружающих неуклюже ткнулся лицом в снег.

Я рванулся к сыну, с силой схватил его за шиворот:

– Ты что делаешь?!

– А чего они Голанские высоты забрали, паскуды?! – сказал он и, рванувшись, вывернулся у меня

– Кто – они? – спросил я.

– Кто-кто! Жиды!

Я оторопело смотрел на своего сына.