– Понял? – спросил Светлов. – Шурин шурину некролог не подписал! Здорово Мигун Брежнева подвел, значит. Одно непонятно – почему они за тобой самолет послали? Что за спешка? Но мне этот самолет очень кстати. Захватишь меня и арестованных. Сейчас я позвоню архаровцам, чтобы выводили их из тюрьмы.

– Мальчики, что случилось? – заспанная и окоченевшая от холода Ниночка стояла в двери ванной в рубашке от моей пижамы и в тапочках на босу ногу. Рубашка была ей до колен и вполне заменяла халатик, а длинные рукава болтались полупустыми – ну подросток, а не любовница. – Я замерзла и очень писать хочу…

– Вот что, внучка! – решительно сказал ей Светлов. – Видишь эту телеграмму? Родина зовет Игоря на подвиг. Через десять минут мы с ним улетаем в Москву. Поцелуй его на прощанье, быстренько пописай и одевайся. Мы забросим тебя в твой дом отдыха, а сами поедем служить партии и правительству. Все ясно?

– Почему? – обиженно округлила свои голубенькие глазки Ниночка.

– Потому, что кончается на «у», – сказал ей Светлов.

– А я тоже хочу в Москву! – заявила Ниночка.

Светлов посмотрел на меня – как я буду выкручиваться из этой ситуации. Я, честно говоря, и сам не знал. Голубоглазое 18-летнее существо по имени Нина Макарычева, отдыхавшая в соседнем доме отдыха «Актер», появилась в моей жизни всего неделю назад, на сочинском пляже, через день доверчиво пришла в мой номер и осталась в нем, но одно дело крутить курортный роман с этой прелестной, доверчивой женщиной-подростком, «бэби-вумен» и «внучкой», как тут же окрестил ее Светлов, и совсем другое – везти в Москву этого цыпленка. Хоть я и живу холостяком, но по субботам и воскресеньям ко мне приходит мой 14-летний сын Антон, а тут эта Ниночка – да она ему в подружки годится, он уже и ростом выше нее…

– Нина, – сказал я как можно мягче, – у тебя же весь отпуск впереди. А тут через пару дней снова станет тепло, будешь загорать, купаться. А в Москве – что? Морозы, снег. Да я и занят буду по уши.

– И вам не стыдно? – вдруг спросила она совершенно по-взрослому. – Марат арестовал кучу жуликов и прячется от дружков в вашем номере. Хоть полковник милиции, а боится! А меня вы бросите тут одну? Сами уедете, а я останусь?

Теперь переглянулись мы с Маратом.

– К-хм, – сказал он. – Кажется, устами младенца глаголет нечто… – Живыми буравчиками глаз он рыскнул с меня на Ниночку и обратно и вдруг распорядился, как у себя в МУРе: – Лады, внучка. Ты права. Поедешь с нами! – и повернулся ко мне. – Старик, за удовольствие нужно платить, ничего не попишешь!

Это еще одно замечательное качество в Светлове – он никогда не упирается, если видит, что не прав. Мы провели вмеcте немало дел, особенно когда были помоложе и Светлов работал милицейским следователем в Краснопресненском районе Москвы, а я в том же районе был простым следователем райпрокуратуры. Порой Светлов выстраивал блестящие гипотезы разоблачения преступников или предлагал, как ему казалось, «железный» план их поимки, но стоило кому-либо обнаружить в его планах ошибку, и Светлов тут же без амбиций хоронил свою идею и предлагал новую. Я давно заметил, что такая реакция свойственна только очень талантливым и щедрым на выдумку людям, и Светлов был именно таким человеком. Даже кресло начальника отдела МУРа и полковничьи погоны, которые он получил два с половиной года назад за нашу последнюю совместную операцию, не испортили Светлова, не прибавили ему тупого бюрократического апломба…

И уже через пять минут, впечатывая гусеничные траки армейского вездехода в диковинный для Сочи снег, мы промчались сначала к сочинской тюрьме за «архаровцами» Светлова и арестованными, а затем – к дому отдыха «Актер» за вещичками Ниночки.