Было одиннадцать часов. Вольф чувствовал себя вполне отдохнувшим, но Лиль танцевала без передышки до самого утра. Сапфир, должно быть, работал над машиной. Хмельмая, вероятно, тоже спала.

Сенатор бранился, как сам черт. Он терпеть не мог пентюх и уж совсем не переваривал тележку, которую Вольф время от времени заставлял его таскать, считая, что в результате подобных упражнений брюхо сенатора должно опасть. Душа сенатора Дюпона была подернута траурным крепом, ну а брюху его никогда не опасть, уж больно оно раздуто. Через каждые три метра сенатор останавливался и потреблял очередной пучок пырея.

Площадка для пентюхов простиралась у самой границы Квадрата, за южной стеной. Трава здесь была уже не красной, а прелестного искусственного зеленого цвета, украшенная к тому же перелесками и пустошами для косоглазых кроликов. Здесь можно было тюхать часами, не поворачивая вспять; это составляло одну из главных прелестей места. Вольф шел быстрым шагом, смакуя бодрящий воздух свежеиспеченного утра. То и дело он окликал сенатора Дюпона и подтрунивал над ним.

— Ты все еще голоден? — спросил он, когда сенатор набросился на особенно хорошо уродившийся кустик пырея. — Надо будет сказать, чтобы тебе его время от времени давали.

— Ладно-ладно, — пробормотал сенатор. — Как не стыдно насмехаться над старым горемыкой, которому едва достает сил влачить свое тело и которого заставляют сверх того тащить за собой тяжеленные повозки.

— Тебе это просто необходимо, — сказал Вольф. — Иначе у тебя отрастет брюхо. Потом вылезет шерсть, ты подцепишь чумку и в конце концов запаршивеешь.

— Для всего этого свинства, что мне приходится делать, я сойду и таким, — сказал сенатор. — А горничная в любом случае выдерет всю шерсть, что у меня останется, с рвением меня причесывая.

Вольф шагал впереди, засунув руки в карманы, и говорил, не оглядываясь.

— Ну а все же, — сказал он. — Предположим, что кто-то обоснуется здесь по соседству с нами и что у него будет, скажем… сучка…

— Этим меня не пронять, — сказал сенатор, — я от всего уже освободился.

— Кроме пырея, — сказал Вольф. — Странный вкус. Лично я предпочел бы симпатичную маленькую сучку.

— Валяйте, не отказывайте себе в этом, — сказал сенатор. — Я не ревнив. Вот потроха чуть барахлят.

— Но когда ты жрал все это, — сказал Вольф, — в тот момент, в конце концов, тебе же это нравилось.

— Гм… — сказал сенатор. — За исключением земляной кашицы и горчицы в ухе. Прочее было вполне сносно.

— Тебе лишь надо постоять за себя, — сказал Вольф. — Ты вполне мог бы заставить ее себя уважать.

— Какое уж там уважение! — сказал сенатор. — Я старый вонючий пес и жру целый день без передыха. Ик!.. — добавил он, поднося дряблую лапу к морде… — Прошу прощения, я на секундочку… Какой превосходный пырей… Он действует, да еще как… Если вас не затруднит, отцепите тележку, боюсь, она может мне помешать.

Вольф наклонился и освободил сенатора от кожаной упряжки. Уткнувшись носом в землю, сенатор умчался на поиски кустика, с одной стороны — наделенного соответствующим запахом, а с другой — пригодного, чтобы скрыть от глаз Вольфа ту позорную деятельность, которая вот-вот воспоследует. Вольф остановился его подождать.