… осведомление населения в пределах возможности возложено на Главное Управление Генерального Штаба. Общество должно мириться со скудостью сообщаемых сведений, находя удовлетворение в том, что такая жертва вызывается военной необходимостью…

ВЫСОЧАЙШЕЕ ПОСЕЩЕНИЕ МОСКВЫ… Речь Государя в Большом Кремлёвском дворце… Их императорские Величества выходят из часовни Иверской Божьей Матери… Десятки тысяч верноподданных манифестируют на Красной площади…

ДОЛЖНЫ ПОБЕДИТЬ!

ПОДВИГ ДОНСКОГО КАЗАКА КОЗЬМЫ КРЮЧКОВА… Заметил 22 всадника… С гиком бесстрашно бросился… врезался… вертясь волчком, рубился… Подоспели товарищи… первым в эту войну Георгиевским крестом…

… ввиду прекращения экспорта… небывалое понижение цен на зерновой хлеб… Хлеботорговцы переживают крайне тяжёлое время…

ШАЛЯПИН НАШЁЛСЯ! Благополучно избег немецкого плена и в настоящее время…

Письмо прапорщика… “Сегодня привели 9 австрийских шпионов… По их словам состав армии плохой”…

ДНЕВНИК ВОЙНЫ. Центральным событием дня является наше наступление в пределы Восточной Пруссии на широком фронте… Лесов имеется много, но они разбиты просеками… не представляют препятствия для продвижения кавалерии и пехоты… 7 августа пришло известие о занятии нами Гумбинена… Это отдаёт в нашу власть всю Восточную Пруссию… Разбитые германские корпуса лишились способности…

ПРИЯТНОЕ ИЗВЕСТИЕ. Из самых авторитетных источников нам сообщают, что в русской армии в настоящее время не имеется ни одной части, шефами которой состояли бы особы владетельных германских и австрийских домов.

8

Её ввели и подтолкнули старшими женскими руками – как в полную темноту, в спальню, где он лежал.

Совсем темно не было, но обычное затмение глаз, когда из яркого южного полдня войдёшь в заставленную комнату.

Пахло ладаном, сухой травой, лекарством. Сразу вскоре видны лучи от щелей, в них – пляшущие пылинки, потом от этих лучевых пылинок расходится для глаз и по комнате всей – смутная видимость. Потом и чётче, и почти уже полная.

Он лежал в междустенке на высокой кровати, высоких подушках, покрытый одной простыней по духоте, – а как будто уже саваном, только не до верха.

Варя подошла сколько-то, за сколько-то остановилась. Говорить она совершенно не знала что, за всю дорогу от Петербурга не выдумала, боялась сфальшивить, что ни произнеси. Но отчасти эта темнота помогла ей, в темноте легче было и молчать, и освоиться.

А он-то, наверно, хорошо видел её. Но и головой не повёл. А после нескольких дыханий спросил, громче шёпота:

– Кто это?

– Матвеева. Варя.

– Мат-ве-ева?? – его беззвучный голос передал, однако, удивление – и ласковость. – Матвеева? – Далеко отстояло слово от слова. – Да ведь ты ж. В Петербурге.

– Приехала. Узнала – и приехала.

Что война началась – ему нельзя было говорить, не говорили. Что приехала из-за него, пусть понуждаемая разными дамами, – была почти правда. А высказалось – неловко. Благодарить благодетеля?… И само благодетельство вообще стыдно, и благодарить – фальшиво: благодетельство есть откуп от общественного долга, так говорят. А всё же перед собой и перед этими дамами не могла Варя не признать, что ни гимназии бы не кончила, ни на высших курсах бы не училась без Ивана Сергеевича Саратовкина.