Полковник осмотрелся: диван-кровать» обтянутый красным плюшем» чисто вытертые зеркала, на столике у окошка хрустальный графин, тонкий резной стакан в серебряном подстаканнике...

А за стеклом вагона донская земля. Его, Краснова и его предков земля. Он гордился своими предками, гордился казаками-донцами, какие верно служили государям, всегда считая, что любая смута есть явление разрушительное. В этом полковник убедился, когда в 1905 году подстрекатели из социалистических партий устраивали бунты в Москве и Петербурге.

В то время Краснов был приписан к штабу Забайкальской казачьей дивизии и принимал участие в боевых действиях в войне с Японией, за что был награждён орденом Святой Анны 4-й степени, а за последующие сражения под Ляояном — орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантами. За бой на реке Шаха и под Мукденом ему вышла дополнительная награда — мечи к уже имевшемуся ордену Святого Станислава. По материалам тех сражений у Краснова-писателя появилась большая книга, названная им «Год войны».

Приоткрыв дверь, в купе вошёл проводник в синей форменной куртке, внёс постельное бельё. Полковник вышел в коридор и, пока проводник готовил постель, смотрел в вечернюю сумеречную степь.

Вскоре под мерный перестук колёс Краснов крепко заснул.

* * *

Хутор Пригибский одним боком так прирос к Вёшенской, что казался с нею одним целым. Как и Вёшенская, которую казаки любовно переименовали в Вёшки, Пригибский лежал на пологом песчаном берегу Дона. Хутор многолюдный, со своим атаманом, со своей церковью, что напротив меловых отрогов.

Ежели податься от Вёшенской в сторону Усть-Хопёрской, то там Дон роднится с Хопром. Берега здесь обрывистые, с омутами, где ловят сома и вялят на зиму. Напротив Усть-Медведицкой в норах кишмя кишат раки, крупные, клешнистые, такие разве только возле Аксая ловятся.

Ванька Шандыба, по-хуторскому — Кагальник, получил прозвище от дальнего предка, появившегося на хуторе из Кагальника.

Мать, тётка Матрёна, сына любила, но иногда укоряла:

— Ой, не сносить тебе, Ванька, головы.

Особенно часто повторяла она это с той поры, когда Щ1андыба пробрался к мельнику в сад, а собаки укараулили, не дали слезть с дерева. Мельник отхлестал Шандыбу крапивой, после чего Ванька полдня в Дону отсиживался. А сверх того старый Шандыба отходил Ваньку вожжами, приговаривая:

— Не позорь казачьего рода...

Жили Шандыбы не то чтобы богато, но и не бедно. Сами управлялись со своей землёй, успевали и отсеяться и урожай собрать. В зиму пару кабанчиков заваливали, оттого в холода было своё мясо и сало. Потом наступала пора резать гусей, бычка. Куры неслись, и в яйцах нужды не было.

До службы Ваньке Шандыбе оставалось чуть больше года. Пока у урядника Пантелея обучался конной езде и владению шашкой.

Прошлым летом хуторяне отправляли своих будущих служивых попробовать казачьей жизни в Персияновских лагерях, а в нынешнюю весну Ваньке довелось отбывать службу при вёшенском станичном атамане. Дело нехитрое: куда господин атаман пошлёт. Сидит себе казачок в правлении, а когда потребность какая, бежит либо едет куда велят.

Ванька своей «тыждневной» службой был доволен — удалось от посевных работ передохнуть. А то, едва снег с земли, с отцом и младшим братом Мишкой — в степь, от темна до темна в работе.

Нынешней лесной приглянулась Шандыбе девчонка Варька, хуторская, с другой улицы. Хоть и была она ещё голенастая, ровно цыплёнок, но Ванька решил: к сроку, когда службу воинскую отбудет и воротится домой, Варька в самый сок войдёт, в невесту выходится.