Иван поднёс кулак к Сёмкину носу:

   — Ты это брось, ино твой собачий язык укорочу.

Не миновать бы драке, да кто-то воскликнул:

   — Дивись, вон ветряк на бугре! Прямо как у нас на хуторе.

Мельница-ветрянка работала, медленно вращались огромные крылья, рядом с лобастым курганом мужики с телег мешки с зерном сгружали.

   — Эх, братцы, — сказал рыжий казачок, — любил «первый осенний помол. Бывало, с ночи очередь занимали. На привозе нередко с иногородними схватывались: никто никому спуску не давал.

   — И у нас на хуторе такой ветряк стоит.

   — В наших Вёшках вальцовка. Какой хошь помол делали, а уж крупчатку на пироги лучше нашей мельницы, считай, по всему Дону не мололи.

Солнце на заход спустилось, приблизились сумерки. Шандыба шинель на нарах раскинул…

   — Спать, односумы. Чую, завтра на месте будем.

   — Да уж скорей бы, какой-никакой горячей баланды похлебать.

Казачки улеглись, захрапели. Бодрствовали только дневальные, вглядывались в темень, негромко переговаривались:

   — Как бы к утру дождя не нагнало.

   — Вечером заря горела.

   — К непогоде. В дождь выгружаться одна морока.

   — Может, минует.

Паровоз натужно пыхтел, выбрасывая клубы сизого дыма.

   — Эк раскочегарил!

   — Зловредные энти людишки, машинисты паровозные из депо. Отец сказывал, первые бунтовщики в пятом году были.

   — Смутьянов нагайкой поучить не грех...

   — Да, не мешает в науку плёткой побаловать, ума вогнать.

Дневальный скрутил цыгарку, затянулся.

   — Угости-ка, Никола, табачком.

   — А свой-то придерживаешь?

   — В сумке, а она на нарах. Не хочу ребят тревожить.

Никола протянул кисет.

   — У меня махра деручая. Не сыпь много, щепотки хватит.

   — Да я чуть-чуть и возьму. Махра у тебя духмяная, что есть, то есть.

   — Дед самолично лист режет, а чего ещё добавляет, не говорит.

   — Я твоего деда знаю, у него баштан. Кавуны добрые, на пуд вытягивали. Хлопцами, случалось, забирались к нему, а он учует — палит из дробовика солью. Не доведи бог попадёт, тогда и кавуну не рад.

   — Тебе перепадало?

   — Случалось.

   — Дед соль крупную заряжал.

Где-то блеснула молния. Заурчал гром.

   — Гляди, Никола, дождь не за горой.

Первые капли застучали по крыше вагона. Вскоре дождь разошёлся, повис стеной.

   — Давай дверь задвинем, а то в вагон забивает.

* * *

Во Владимир-Волынский эшелон прибыл утром. Дождь хоть и прекратился, но грязь и хлябь кругом несусветная, на дорогах, на привокзальном базарчике. Намокшие тополя с обвисшей, ещё не опавшей листвой, промокшая водокачка красного кирпича, пакгауз под потемневшей черепицей. Стаи воронья кружились с карканьем. От всего этого на душе Шандыбы сделалось грустно, хоть волком вой. Так ему захотелось домой, на свой хутор, где жизнь устоялась и всё было обыденно. Теперь даже тяжёлые полевые работы казались праздником.

А по эшелону перекатываются команды:

— Выводи коней!.