Надо сказать, что его преосвященство епископ Лизьёский отлично сознавал свое уродство и готов был первым над собой посмеяться. Когда он посвятил в сан епископа Рьезского — далеко не Адониса — и тот явился благодарить его, прелат сказал ему:

— Увы, сударь, это мне надо вас благодарить, ибо, до того как вы стали моим коллегой, я был самым уродливым из французских епископов.

Возможно, вся мужская часть общества, собравшегося у г-жи де Рамбуйе (более многочисленная, нежели женская), ожидала, что маркиза преподнесет сегодня своим гостям сюрприз вроде того, что был устроен его преосвященству епископу Лизьёскому; эта надежда и заставила их поспешить. Таким образом, в этой первой группе собравшихся царило то беспокойное любопытство, что предшествует значительным событиям, еще неведомым, но уже смутно предчувствуемым.

Разговор вращался вокруг всевозможных вопросов, касающихся любви и поэзии, но главным образом вокруг новой пьесы, показанной актерами Бургундского отеля, куда светское общество стало ходить с тех пор, как театр возглавили Бельроз, его жена Бопре, актрисы Вальо и Вилье, актер Мондори.

Госпожа де Рамбуйе сделала их модными, предложив сыграть у нее «Фредегонду», или «Чистую любовь» Арди; с того времени было признано, что порядочные женщины, до сих пор не посещавшие Бургундского отеля, ходить туда могут. Пьеса же, о которой шел сейчас разговор, была дебютом молоденького протеже маркизы — Жана де Ротру — и называлась «Ипохондрик, или Влюбленный мертвец»; несмотря на весьма скромные достоинства, она благодаря поддержке особняка Рамбуйе имела успех, достаточный для того, чтобы кардинал де Ришелье пригласил Ротру к себе в дом на Королевской площади и ввел его в группу своих обычных сотрудников — Мере, л’Этуаля и Кольте (кроме них, были еще два чрезвычайных сотрудника — Демаре и Буаробер).

В то время, когда обсуждались достаточно спорные достоинства этой комедии и Скюдери с Шапленом не оставили от нее камня на камне, на пороге появился красивый, элегантно одетый девятнадцатилетний юноша. Со смелым видом он пересек гостиную, чтобы, согласно правилам этикета, поклониться госпоже принцессе (нося титул высочества, она всюду, где бы ни находилась, обладала правом на первый поклон), затем маркизе, затем красавице Жюли.

С ним вместе вошел молодой человек двумя-тремя годами старше, весь одетый в черное; в столь ученое и представительное собрание он вступил шагом настолько же робким, насколько непринужденным было поведение его друга.

— Смотрите, смотрите, — воскликнула маркиза, заметив молодых людей и указывая на первого из них, — вот истинный триумфатор! Подняться на Капитолий в его возрасте столь прекрасно, что никто, надеюсь, не осмелится кричать вслед его колеснице: «Цезарь, помни, что ты смертен!»

— Ах, госпожа маркиза, — отвечал Ротру (ибо это был он), — позвольте мне, наоборот, сказать, что даже самая недоброжелательная критика не скажет о моей пьесе того плохого, что я сам о ней думаю, и клянусь вам: если бы не категорический приказ господина графа де Суасона, я бы пренебрег моим «Влюбленным мертвецом», точно он и правду мертвец, а дебютировал бы той комедией, что я сейчас сочиняю.

— Ну и каков же сюжет этой комедии, мой прекрасный рыцарь? — спросила мадемуазель Поле.