– Господи! И когда только этот дурацкий кустарник уже выкорчуют?! – посетовали за жасминовой стеной. – Надоел, спасу нет. Просто как бельмо на глазу! Тоже мне, благоустроители! Тротуары мостят, а старье вырубать не собираются!..

Александра недобро глянула в сторону пропалываемой клумбы.

Ну, как можно так рассуждать, как можно от него избавляться!!!

Жасмин здесь рос всегда. Это такая же городская достопримечательность, как памятник Ленину на городской площади, как дом купца Струганова, в котором уже лет тридцать прозябала местная типография, как пепелище, оставшееся после сгоревшего районного Дома культуры, в конце концов!

Жасмин, он же рос здесь всегда, кажется. Во всяком случае, последние пятнадцать лет Александра его точно помнит. Она ведь бегала мимо него в школу. Воспоминания о начальных классах, правда, были весьма смутными, но потом-то!..

Про потом все-все помнит, будто это было вчера. И как прятались в этих зарослях от мужающих год за годом одноклассников. И как потом назначала возле этой заросшей жасмином клумбы свидания. И как знакомые девчонки, обкурившись «Пегасом», зажевывали табачный дух жасминовыми листьями, дающими странный огуречный аромат.

Опять про огурцы! Вот ведь тему подбросили тетки с самого утра. Хотя тему подбросили ей уже до теток, и совершенно не огурцов она касалась.

Вспомнив, Александра тяжело вздохнула в третий раз.

Какая же она несчастливая! Нет, ну какая же все-таки она несчастливая!!! Почему интересно подобная дрянь должна была случиться именно с ней, именно в этом крохотном городе, где все у всех на виду, и именно в то самое время, когда, казалось бы, ничто не предвещало. Почему, а?!

Ресницы Александры, забытые сегодняшним утром и не накрашенные, мелко-мелко затрепетали за темными стеклами солнцезащитных очков, пытаясь справиться с очередным приливом слез. Не разреветься бы снова. Глаза-то не красила, а вот над лицом потрудилась. Тоником протерла, солнцезащитный крем нанесла, пудрой приложилась. И как-то даже смогла себе немного понравиться, когда очками покрасневшие глаза прикрыла.

Нет, реветь нельзя. Лицо сделается дурным и непривлекательным. Нос…

Ох, уж этот нос! Ох, уж эта курносистая ее проблема! Попробуй тут разревись с таким-то носом, попробуй поглотай красиво слезы, глядя с укоризной и тоской, тут же расплывется картошкой на пол-лица.

Она не станет плакать. Она выдержит все с поразительной стойкостью. И постарается быть циничной и снисходительной, глядя в глаза этим…

Фу, чушь какая! Она же не сможет, это же ясно, как божий день. С чего бы ей тогда стоять сейчас на автобусной остановке и дожидаться пригородного автобуса, а? Зачем было подниматься ни свет ни заря, собираться в экстренном порядке, будто по радио только что объявили всеобщую эвакуацию? С чего, зачем, для чего?! Для того чтобы в глаза посмотреть или на что-то еще?!

Александра попыталась подавить тяжелый вздох, а получилось почти со всхлипом. Надо же, как ей себя жалко! Глупо, банально, предсказуемо же все, а все равно жалко!

– Ты глупая, Санечка! – с удовольствием объявили ей сегодняшним утром по телефону. – Глупая и наивная! Неужели ты думала, что сможешь противостоять Катерине?!

Она думала, да! Она мало того что думала, верила в это! Она же не такая, как Катька! Она же… Она же много порядочнее, много серьезнее, много вернее и вообще… она любить умеет так, как никто и никогда, кажется, не любил.

– Таким, как Катька, все эти добродетели до лампочки, Сань! – оборвали ее бессвязный почти еще сонный лепет с безжалостной прямотой.