В рассказе «Пихта» Андерсен пересадил в Англию куст, способный цвести свечами. А в сказке «Стойкий оловянный солдатик» он произнес речь в защиту романтики военного дела – против тех педантов, которые хотели бы запретить даже игрушки в детской. Он утверждал, в соответствии с традицией народных сказок, что достоинство солдата не в его величине, но в его несгибаемой верности и героической стойкости перед лицом высших и низших сущностей. Эти сущности, увы, оказались аллегориями.

Когда Пруссия, обнаружив, что ее преступления безнаказанны, впоследствии вторглась во Францию, как и в Данию, Карлейль и его школа предприняли определенное усилие, чтобы оправдать германизм. Они противопоставляли то, что называли смирением и простотой Германии, тому, что называли цинизмом и непристойностью Франции. Никто не смог бы утверждать, что Бисмарк смиреннее и проще Ганса Андерсена, но последователи Карлейля с молчаливым одобрением смотрели на то, как невинное крошечное королевство ломается, точно игрушка.

И здесь снова Англия с огромной вероятностью встала бы за правое дело, если бы английский народ имел английское правительство. Среди других совпадений была и датская принцесса, которая вышла замуж за наследника английского престола и рассматривалась толпой как принцесса из волшебной страны. Национальный поэт приветствовал ее как «дочь морского короля», и она была и до сих пор остается наиболее популярной персоной среди королевского дома Англии. Но что бы ни нравилось нашим людям, наши политики оказались робкими, по сути полностью прирученными, и немели в страхе перед силой. Стойкий оловянный солдатик датской армии и бумажный кораблик датского военного флота, как и предсказала сказка, были смыты в большую канаву, ведущую в колоссальную клоаку, центр которой -в Берлине.

Почему же Англия не вмешалась? На этот счет было много причин, но я думаю, что все они явились разными следствиями единственной причины – непрямыми и иногда довольно нелогичными следствиями того, что мы называем германизацией Англии. Во-первых, наше островное положение, на котором мы так настаивали, привело нас к дикости отказа от места в главном сенате наций. То, что мы считали нашей блестящей изоляцией, превратилось в позорное сонное партнерство с Пруссией.

Далее нашу безответственность усиленно тренировали два современных историка – Фримен и Грин, учившие нас гордиться тем, что мы – возможные наследники безымянных врагов короля Артура, но не самого короля Артура. Король Артур, может быть, и не историческая личность, но хотя бы легендарная. Хенгист и Хорса даже не были легендарными, после них не осталось легенд.

Всем очевидно, каким нужно быть, чтобы соответствовать Артуру: нужно быть рыцарственным, быть европейским. Но трудно вообразить, какие обязанности налагает на тебя родство с Хорсой, кроме соответствия чему-то лошадиному. Видимо, это единственная часть англо-саксонской программы, которая действительно осуществляется в современной Англии.

Позже, при падении от Коббета до Кобдена (от широкой к узкой человечности и здравому смыслу), был учрежден любопытный культ своеобразного мира – мира, распространяемого по планете не пилигримами, а разносчиками товаров. Мистики с самого начала взывали к миру, но они добавляли зароки бедности. Эти зароки кобдениты проигнорировали.

Затем снова приходит час роста симпатий к Пруссии, и этому ухудшению мы обязаны Карлейлю и его последователям. Но помимо них было еще кое-что – дух, который инфицировал нас целиком. Этот дух был призраком Гамлета. Мы дали великое имя «эволюция» процессу самотека.