И Королёва все поняла, кого попало в ст. инквизиторы не берут.

— Ваша спутница… — указала ст. инквизитор, — ваша спутница… Она…

— Буянит–с, — закончил Зимин.

— И буяню!

Все понятно, она в плохом настроении. Как всегда в последнее время.

— Оборзели! Не, Зима, ты видел, как оборзели! Я беру торшер, восемнадцать тысяч за торшер — и он у меня не светит! Я его еще чинить должна, да? А это? Я покупаю обои, мне нужно восемь рулонов, я плачу деньги, а потом оказывается, что таких обоев всего шесть! И они предлагают мне вместо них китайские!

— Брось, — попытался успокоить Зимин. — Давай возьмем китайские.

Так, на всякий случай сказал, знал, что все равно не успокоится. И на китайские не согласится ни за что.

— Я не хочу китайские! Не хочу!

Она топнула ногой. Пуговицы из потемневшего серебра брякнули.

— Мне эти понравились! Вот эти!

Она ткнула пальцем в образец и продырявила его и сразу же сказала задумчиво:

— Ну вот, и обуратинились, однако…

Зимин усмехнулся. Хорошо сказано, как всегда. Зимину всегда это в ней нравилось, язык — как бритва, из за этого и познакомились.

— Буратина в сердце моем, — сказала она, положила обои, после чего успокоилась. — Вот так всегда, захочешь поклеить обои, так сразу какая то мистика прет… А?

— Конечно, — сказал Зимин и направился к выходу. — Я там подожду, на стоянке.

Он вышел из обойного салона и стал спускаться на стоянку. В лифте не поехал, попер по лестнице. В последнее время он никогда вниз на лифте не ездил, любил пройтись. Шагал по ступеням, пребывая в печали, раздумывая — заставят ли теперь покупать проткнутый рулон обоев или предпочтут не связываться?

На третьем уровне на стене было написано «Царяпкина, я тебя люблю». Зимин остановился. Царяпкина ему понравилась, и он записал фамилию в смартфон, в коллекцию. Царяпкина, конечно, была хороша, есть в ней что то поэтическое, наверняка эта Царяпкина сочиняет белые стихи про муми–троллей, жили–были муммитролли, а потом сгорели в поле. А еще Царяпкина аквариумистка. Разводит черепашек и бойцовых тайваньских рыбок–петушков.

Тихо. Почему здесь так тихо? Среда, день, дождь, Царяпкина.

Зимин поглядел вниз, в пролет. Царяпкина в пролете. Как все. Все в пролете. А кто не в пролете, те в трубе. Тихо, то есть никого совсем, только вентиляторы жужжат. Зимин пошагал дальше. Между третьим и вторым этажом опять позвонил Евсеев, стал рассказывать про то, что в детстве он обожал Вашингтона Ирвинга, особенно там, где про капитана Кида…

Зимин отключил телефон совсем, сказал себе, что позвонит Евсееву завтра. Или послезавтра.

На втором уровне имелся выход на стоянку. Зимин пнул дверь и оказался в просторном полутемном помещении, заставленном машинами. Здесь пахло бензином и бетоном. Зимин медленно шагал по полосатой линии между автомобилями и думал, что надо, наверное, на самом деле отдохнуть. Осенью всегда хочется отдохнуть, желательно где нибудь… Где нибудь в теплоте. В море.

На стоянке тоже было тихо, настолько, что Зимину стало казаться, что за ним кто то шлепает. Топ–топ, топ, он, конечно, понимал, что это всего–навсего эхо его собственных шагов, но мысль о том, что его преследуют, уже поселилась в голове и не отпускала. Начал бояться собственных шагов…

А все нервы. Нервы надо лечить пиявками. Хотя никакие пиявки не помогут, надо уже электрошоком.

За спиной вздохнули.

Зимин остановился. Почувствовал, как неприятно зачесалась шея, точно кто то дунул холодом в основание черепа.

— Кто тут? — спросил Зимин и сразу же подумал, что вопрос глупый.