Зимин отошел в сторону. Он не любил находиться в зоне чужих разговоров, не хочешь слушать, а все равно слушаешь и начинаешь пытаться догадаться о том, что говорит неслышимый собеседник, начинаешь думать, что он тебя идиотом называет.

Улица была неожиданно пуста, наверное, из за дождя. Ни машин, ни людей, только ленивый дождевой шелест в листьях, и еще со стороны парашютного завода гудение испытательной турбины. Осень.

Зима скоро, зиму Зимин любил больше всего, особенно декабрь. В декабре можно поехать в деревню, колоть звонкие дрова, топить печь и ждать Рождество, Новый год, каникулы ждать. Далеко еще, осень сейчас. Когда он сочинял «Зиму», тоже стояла осень, только не слякотная, как сейчас, а, напротив, теплая и какая то радостная. Светлая осень, как у Пушкина в его Переделкине. Или в Болдине? Одним словом, в Мелихове.

Да, тогда была тоже осень, и он начал сочинять свою первую книгу и познакомился с Ларой. Он увидел ее в поликлинике и почему то решил, что надо обязательно познакомиться, иначе… Иначе вся жизнь пойдет не так. Вообще то он не любил знакомиться на улицах и в общественных местах и никогда не знакомился в кафе и в лифтах, но здесь вдруг понял, что иначе нельзя, что если он не подойдет вот к этой девушке, то будет жалеть всю жизнь.

И он не ошибся, иначе действительно было нельзя.

Зимин улыбнулся. Он уже давно собирался сочинить рассказ про их встречу в поликлинике, но не случалось нужного настроения, а сочинять кое как не хотелось.

На противоположной стороне улицы стоял человек и смотрел на него. Именно на него, на Зимина. Стоял и пялился. И это Зимину совсем не понравилось, в этом было что то неприятное, зачем кому нибудь стоять вот так под дождем и смотреть?

Зимину вдруг пришла в голову забавная вещь, он поднял руку и помахал человеку. Тот едва не подпрыгнул, повернулся и быстрым шагом пошагал прочь, кутаясь в плащ, прижимая локтем портфель с тяжелым низом.

— Псих, — сказал Зимин.

— Зимин! — позвала Лара. — Ты с кем уже разговариваешь?

— Ни с кем. А ты? Кто звонил?

— Мать, — улыбнулась Лара. — Не может дверь открыть, как всегда. В третий раз уже…

Зимин кивнул.

— Ладно, я сбегаю, — Лара спрятала руки в карманы. — Часов в восемь буду. Мать обещала варенья дать. Правда, у нее только крыжовник, а ты не любишь.

— Он в зубах застревает, — сказал Зимин. — Как застрянет, так и сидит, иногда два дня, и только о нем и думаешь.

Крыжовниковые косточки Зимин ненавидел.

— Ладно… Может, поедем все таки? Чаю попьем?

— Не, — помотал головой Зимин. — Я лучше домой. Подумаю о чем нибудь… Тебя подожду. Я люблю тебя ждать.

— Как знаешь.

Лара побежала к остановке, а Зимин пошлепал в сторону дома. Через лужи он уже не перескакивал, а просто шлепал по ним, мотоботы позволяли.

От кинотеатра до дома было недалеко, Зимин добрался за пятнадцать минут.

У подъезда стоял человек. Тот самый, что смотрел на него через улицу, Зимин его узнал, хотя ничем выдающимся человек не отличался. Плащ у него блестел от дождя, человек переминался с ноги на ногу и прижимал к себе портфель.

Не грабитель, подумал Зимин. Вряд ли грабитель станет так прижимать к себе портфель — предмет, совсем для ограбления не приспособленный. Хотя, может, у него там дубинка, или травматический пистолет, или… Кирпич. Почему то Зимину представилось, что в портфеле лежит кирпич. Старый, со сколотыми краями, завернутый в пожелтевшую газету. Этакий классический грабитель, вместо того чтобы использовать современный электрошокер, он по старинке грабит, кирпичом.

Зимин немного замедлил шаг. Не нравился ему этот дядька, совсем не нравился, а отворачивать было уже поздно, тогда тот подумает, что он струсил… Зимин тут же стал презирать себя за то, что его вдруг взволновало чужое мнение, потому что он сам презирал чужое мнение, а тут приходилось презирать себя, и это тоже злило и раздражало.