Дорис Фриман пошла вдоль по улице, выкрикивая на ходу имя мужа. Голос не отдавался эхом, а вот шаги, кажется, отдавались. На Норрис-роуд постепенно сгущались тени. Небо над головой было уже не алым, а мутно-бордовым. Может быть, из-за искажений, которые давал тусклый свет сумерек, или из-за усталости и нервного напряжения, но Дорис казалось, что мрачные здания складов нависают над тротуаром, словно голодные чудища. Окна, покрытые коркой грязи, скопившейся за несколько десятилетий — если вообще не веков, — как будто разглядывали ее с высоты этажей. Имена на табличках становились все чуднее и превращались в совсем уже непроизносимый бред. Гласные стояли явно не на тех местах, а согласные громоздились друг на друга, образуя конструкции, от которых не то что язык завяжется… а даже глаз спотыкается. КТХУЛХУ КРИЙОН — было написано на одной из них, а снизу опять шла арабская вязь. ЙОГСОГГОТ. РЬЙЕЛЕХ. Особенно Дорис запомнилось: НРТЕСН НЬЯРЛАХЛТЕП.

— И как вы такое запомнили? — удивился Фарнхэм.

Дорис Фриман покачала головой, медленно и устало:

— Я не знаю. Правда, не знаю. Это как кошмар, который, когда просыпаешься, хочется сразу забыть. Только он не забывается, как большинство снов. Он остается с тобой, навсегда.

Норрис-роуд — вымощенная булыжником, расщепленная трамвайными рельсами, — тянулась, кажется, в бесконечность. Дорис медленно шла по тротуару… она понимала, что надо бы поторопиться, но бежать не могла; и не верила, что сможет, даже если бежать придется, хотя потом очень даже смогла. Она больше не звала Лонни. Она была вся во власти леденящего страха, пробирающего до костей — страха такого громадного, что ей до сих пор было странно, как она выдержала этот ужас и не сошла с ума или не упала замертво. Она сказала, что это почти невозможно описать словами, потому что никакие слова не смогут передать ощущение той бездонной пропасти, которая открылась в ее душе и сознании. У нее было стойкое ощущение, что она уже не на Земле, а на какой-то другой планете — в месте настолько чужом, что человеческий разум просто не может его охватить. Все формы были какими-то не такими, сказала она. И цвета тоже были какими-то не такими. Они были… нет, в языке нет таких слов.

Она уже вообще ничего не соображала. Она тупо шла по пустынной улице под тусклым темно-фиолетовым небом, между жуткими сумрачными домами и только надеялась, что когда-нибудь это закончится.

И оно закончилось.

Дорис увидела впереди две человеческие фигуры, только какие-то маленькие. Когда она подошла поближе, она разглядела, что это те самые мальчик с девочкой, которых они с Лонни уже видели раньше. Мальчик гладил девочку по волосам — по ее тонким крысиным косичкам — своей изуродованной клешней.

— Это та американка, — сказал мальчик.

— Она заблудилась, — сказала девочка.

— Потеряла мужа.

— Сбилась в дороги.

— Нашла другую дорогу, темную.

— Дорогу, ведущую прямо в воронку.

— Потеряла надежду.

— Нашла Трубача со звезд…

— Пожирателя измерений…

— Слепого дудочника…

Они говорили все быстрее и быстрее, на едином дыхании… надрывная литания, мерцающая россыпь слов, от которых голова идет кругом.