Колгуевская больница никогда не переживала такого оживления, как со времени нашего приезда.

Днем и ночью мы только и занимаемся приемом гостей. С примусов не сходят чайники, так как, надо отдать справедливость колгуевцам, даже русакам, пить чай они отменные мастера. О самоедах я уже не говорю. Их способность поглощать чай просто феноменальна, особенно у женщин. Полуведерный чайник приходится подогревать дважды, чтобы угостить четырех человек. Однако не следует думать, что в качестве угощения здесь можно отделаться одним чаем. Чай – это только прелюдия к угощению, выставляемому людьми, приехавшими «с парохода». Основное – это водка. Все взоры устремлены на твой багаж, все разговоры вертятся около того, сколько у тебя водки.

Приезжий, не поднесший «кумку» гостю, погибший человек, если он имеет в виду не только сделать какое-нибудь дело с туземцами, но даже просто извлечь от них какие-нибудь сведения.

Уже на другой день после того, как мы высадились на берег, тундра, по-видимому, знала о нашем прибытии. Начали приезжать гости.

Лихо подкатили к крыльцу три первые нарты. Через минуту в комнату вошли и три первые гостя: Ека, Макся и Неньця. Входят робко, застенчиво, смотрят исподлобья.

Я еще не в курсе тем, которые могут заинтересовать самоедов; гости сосредоточенно молчат. Так же сосредоточенно и молча пьют чай. Пьют его неимоверно горячим и очень быстро. Жадно откусывают большие куски сахара.

Пытаюсь занять гостей барометром.

– Вот аппарат, который говорит наперед, какая погода будет.

Молодой самоедин поглядел, видимо, из желания не обидеть хозяина и снова принялся за чай.

Старик даже не стал смотреть и пренебрежительно махнул рукой.

– Твоя аппарат врет. Цисы эта, а цисы засегда врет. Наса чум цисы был, так засегда один время казал.

Мой барометр он принял за часы, а в часах его, по-видимому, уже разочаровал какой-то ломаный будильник, невесть каким ветром заброшенный в тундру. Я попробовал все же объяснить ему:

– Нет, друг, это не часы. Это совсем другая штука. Она не время говорит, а говорит, какая погода вперед будет: завтра, послезавтра.

– Ты, парень, брось, все равно такая штука врет. Кто могу сказывать, какая погода перед будя?

После этого я уже не делаю попыток занимать гостей нашими диковинками.

Молчаливое хлюпанье и чавканье длится десять, пятнадцать, двадцать минут. Наконец Макся решается прервать молчание. Маленький, щуплый, он, застенчиво улыбаясь, выдавливает из себя еле слышно:

– Хоросa цай.

Помолчав, точно подумав, так же робко замечает:

– Сахар хоросa.

Двое других, соглашаясь, кивают головой. Я решаю использовать это начало и завязываю разговор.

– А разве у вас нет чая и сахара?

Макся смущенно опускает глаза и, ни на кого не глядя, цедит:

– Какой цай? Не стала цай, не стала сахар.

– Почему не стало?

– Агент мала давал.

– Так ты, наверно, промысла не сдавал, вот агент тебе и не давал.

– Какой промысла, нет промысла. Так давать нада.

– Почему же нет промысла?

– Зверь не стала. Зверь больсевик стала. Хоудe ягу, aу ягу.

– И не будет aу потому, что вы яйца весной у них обираете, откуда же aу будут?

– Яйца как не обирать, что кушать будем?

– Так ведь лучше подождать, пока птица будет. Лучше большую птицу съесть, чем маленькое яйцо.

– Как не луцце.

– Так зачем же яйца берете?

– А как не брать?

– Так ведь ты же сам сказал, что лучше большая утка, чем маленькое яйцо.