Хуже было иностранцам, воротившим нос и от бурой жижи и от пирожков. И голод и жажду они топили в курении – голландец все время сопел большущей трубкой, а немец не выпускал изо рта черную сигару. Как только догорала одна, он тут же закуривал новую. От сизого тумана в купе у нас ничего не было видно. В моей глотке точно кто-то орудовал ружейным ершиком.

Немец по-голландски не говорил; голландец невероятно коверкал скудный запас известных ему немецких слов. Но это не мешало им целый день ругать поезд и наши порядки.

Вскоре в их разговоре принял участие совторгфлотский деятель. Окончательно обалдев от своих сигар, немец туго выдавливал слова в сторону совторгфлотца.

– Скажите, герр, ведь это норд-экспресс?

– Почти.

– Но почему в нем нет вагона-ресторана и почему мы так медленно едем? Неужели все поезда у вас ходят так ужасно и как можно прожить, не питаясь нормально, много дней, ведь в России такие огромные расстояния? Лежа на верхнем диване, я слышу, как нарочито долго и звучно отхлебывает чай совторгфлотец, по-видимому, выигрывая время на подготовку ответа. Наконец, с хрустом прожевав остатки сахара, он понес какую-то невероятную чушь:

Я не дослушал этой нелепой речи. Повышенная температура и отяжелевшая от сизого сигарного дыма голова заставили меня искать покоя, и я заснул.

Утром меня разбудил проводник:

– Скоро Архангельск.

Долго сидел я у окошка, но не мог заметить никаких симптомов приближения большого портового города. Когда поезд остановился у низкого дощатого настила с небольшой бревенчатой будкой, в вагон ввалилась гурьба носильщиков. Оказывается, это и есть Архангельск. Пришли мы с опозданием больше двух часов.

В этой гостинице мне пришлось гостить достаточно долго, пока местный Госторг подготовлял отправку судна на острова Северного Ледовитого океана. За это время я имел случай и поскучать и набегаться в хлопотах, познав все прелести удивительного города.

Обидно терять драгоценное время в унылом Архангельске, где медлительность возведена в систему, а опоздание – почти в культ. Здесь на два и на три часа опаздывает почтовый поезд; здесь на полчаса опаздывает перевоз через Двину при общей продолжительности его хода в пятнадцать минут; здесь на месяц и полтора опаздывают с погрузкой пароходов экспортным лесом. Опоздания перевоза вызывают весьма шумную, хотя и безобидную по существу ругань пассажиров. Большинство из них – пильщики и грузчики. Народ шумливый, но исков за опоздание не предъявляющий. Зато другие опоздания, как, например, с погрузкой леса, хотя и проходят менее шумно, зато влекут за собой убытки в десятки и сотни тысяч долларов. Англичане, норвежцы, голландцы и немцы значительно сдержаннее наших грузчиков. Они почти не матерятся, но зато вчиняют нашим незадачливым лесоэкспортерам безошибочные иски за простой своих пароходов. А иностранных пароходов скопилось здесь сейчас свыше полусотни.

Архангельцы оправдываются «немыслимой» жарой, лишающей их не только способности работать, но даже толково отвечать.

А жара действительно потрясающая. Вчера в тени градусник показывал 40° по Цельсию.

Однако нам эта жара не помешала совершить интереснейшую поездку за 25 километров от Архангельска для съемки госторговского питомника серебристо-черных лисиц.

Первые пятнадцать километров мы идем мутно-серым простором Двины на нарядном, сверкающем медью и лаком, моторном катере Госторга. Следующие пять километров – на карбасе рыбака Терентьича, неуклюжей лодке, с водой, плескающейся в утлом корпусе более шумно, чем за бортами.