– Шурик скажет им то же самое, что и я. Это элементарно. Мы с ним мыслим примерно одинаково.

– Скажет, что закопал Пашу на берегу Пономарки?

– Нет, что попал в переплет, потому что не хотел делать этого. Они поверят.

– Могут и поверить. Евнукидзе хочет поставить на место Бориса Михайловича своего сына...

Мария Ивановна замолчала. Ей вдруг пришло в голову, что вместе с Борисом Михайловичем без сомнения будет уничтожена и Юлия Остроградская. И тогда ничто более не будет связывать ее и Смирнова с этим страшным миром.

– От Юлии я уйду, – прочитав ее мысли, вздохнул Смирнов. – Если ты поклянешься, что не будешь больше делать гадостей. Типа того, что сделала с Шурой.

– Послушай, мне вдруг в голову пришло, что ты хочешь спасти Шуру, чтобы... – сузила глаза Мария Ивановна.

– Чтобы нас с тобой спасти, – зло выпалил Смирнов. – Чтобы ничего на нас с тобой не висело.

Щеки Марии Ивановны, точнее, ее простодушной ипостаси, зарумянились.

– На нас? Ты что, жениться на мне собрался? – проговорила она, не вуалируя, как обычно, вопроса.

– Это моя беда. Я женюсь на любимых женщинах. Юлю, правда, жалко...

Коварная ипостась Марии Ивановны решила, что самое время рубить узлы:

– А ты ее не жалей... Ты ничего о ней не знаешь...

– А ты знаешь?

Спросив, Смирнов испугался. Знания умножают печали, а их и так девать некуда.

– Я знаю. Это она все устроила...

– Что устроила?

Добропорядочная ипостась женщины пыталась сладить с мстительной, но ту понесло.

– Все устроила. Стылый – ее давний любовник. Вернее, первый. В фирму он попал благодаря Остроградской. Это она сказала Борису Михайловичу, что есть человек, которого можно завести, и у которого есть ниточки, за которые можно сто лет дергать. И никуда он в Хургаду не ездил, и никому кишок под водой не выпускал.

Смирнов застыл. И сказал первое, что пришло в голову:

– Он загорелый вернулся...

– Этот загар в виде ультрафиолетовой лампы у меня на антресолях лежит. А тот звонок помнишь? Который прозвучал, когда ты Шурику зад запаивал? Так это ее брат звонил...

Смирнов окаменел. Затем стал ватным. Затем ему показалось, что весь он обмазан калом.

– Ты лжешь... – поморщился он, брезгливо оглядывая руки.

Мария Ивановна поднялась и пошла к бару. Через минуту перед Евгением Александровичем стоял стакан виски со льдом. Высокий стакан, граммов на двести.

Марии Ивановне было известно, что Смирнов не любит виски. Особенно разбавленный талой водой. Она принесла его с тайной мыслью, что борьба с отвращением к заморскому самогону отвлечет любовника, нет, уже жениха, от непродуманных поступков.

– Все равно лжешь, – взяв стакан, сказал Смирнов. Но уже не так уверенно.

– Саша ее двоюродный брат, – продолжала Марья Ивановна неторопливыми словами топить броненосец соперницы, – Он полтора года жил в доме ее родителей. Сам подумай – ему восемнадцать, ей, твоей Джульетте – шестнадцать. Они не могли не лечь в постель. Брат и сестра с перпендикулярным будущим, соответственно никаких обязательств, просто секс. А когда просто секс, он далеко идет, вот и дошел до твоей квартиры...

Смирнов выпил.

Поморщился.

Поставил стакан на стол.

Смотрел на него десять секунд.

Отодвинул.

Придвинул к себе.

Подумал: "Надо быть проще".

Вынул пальцами оплавившийся кубик льда. Съел, хрустя, тут же принялся за второй. Покончив с ним, огорченно посмотрел на опустевший стакан.