Если у ЗАУРЯДНОГО ЧЕЛОВЕКА имеется карта, он может прямиком идти к своей цели, но со мной все по-другому, сперва я много раз обойду и покружу вокруг квартала, чтобы убедиться, что сумею вернуться домой и отсюда, и отсюда, и снова возвращаюсь с полпути или даже с четвертьпути или когда отойду всего ничего. Поэтому дорога, которая у ЗАУРЯДНОГО ЧЕЛОВЕКА занимает двадцать минут по карте, у Хью может отнять все три часа, зато выучив однажды путь, он никогда его не забудет, он впечатается в мой мозг, проникнет глубоко, как красный расплавленный металл, остывающий в специально прорытой бороздке. Тогда мой мозг превращается в ТВЕРДЫЙ ДИСК, как говорится. Чтобы отыскать Элизабет-Бэй, требовалось воспользоваться методом проб и ошибок. Куча времени уходит, что проку отрицать тревоги, страхи, огорчения, грохот крови в ушах, электрическое покалывание в руках и ногах, когда я спешил обратно, откуда пришел. Снаружи не так скверно выглядит, как чувствуешь это внутри. СЛУЧАЙНЫЙ ПРОХОЖИЙ решил бы, что я опаздываю на поезд или к стоматологу. Порой я нечаянно толкал невинных людей, но только изредка. Добравшись до верхней части Уильям-стрит, я последовал за ПРОЖЖЕННОЙ ПАРОЧКОЙ: задница сошла на нет, сгиб локтя весь красный, в точности НАРКОМАНЫ в Беллигене, так что я сообразил, что движутся они в сторону Кингз-Кросс. Я бы вернулся на Бэтхерст-стрит, но Наркоманы — такая удача, шли они быстро, и вместе с ними я прошел мимо полицейского участка Кингз-Кросс до знака Элизабет-Бэй-роуд.

Вперед, как говаривал папаша, вперед, капитан Пиллок! Я записал, где я нахожусь, и пошел дальше. Нет, не бесплодною была борьба.

Внизу Элизабет-Бэй-роуд, после лавочки СЕРДИТОГО ГРЕКА и НАДУТОГО МАГАЗИНА с бутылками начинался большой травянистый парк с ДЕРЕВЬЯМИ ИЗ СТРАН НАШИХ БЫЛЫХ ВРАГОВ, и едва до него добравшись, я расставил стул — и вот я уже все равно как дома, а до квартиры Марлены остается три минуты ходу, и я знал, как вернуться на Бэтхерст-стрит, и руки у меня мягкие, как хорошенькая шпаклевка.

Приятно посидеть в таком месте, где машин почти нет, изредка только проезжает такси, и большие фиговые деревья Моретон-Бэй, которые порой заполоняют старые скверные ЛЕТУЧИЕ ЛИСИЦЫ, точно такие, какие неслись на запад над рекой Беллингер, час за часом, как только стемнеет, густые ночные эскадроны, снарядившиеся на войну, про которую мы ничего не знаем. В то утро — никаких летучих лисиц. Я снял рубашку, чтобы впитать в себя солнце. Все спокойно, если не считать, что в богатом доме все время открывались и закрывались автоматические ворота БЕЗ ВСЯКОЙ ПРИЧИНЫ, словно напоминая: ВСЕ ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ, сводящая с ума идейка моего брата, он бы и жить не смог, если б за ним никто не наблюдал, лысая голова сияет, требуя восторгов. Я зажмурился, но вскоре услышал знакомый шум, НАСОС «ХОЛДЕНА», а на самом деле это была полицейская машина, которая подъехала сказать мне, что тут сидеть нельзя. Наверняка у них не было права меня гонять, но мое исподнее ввело их в заблуждение, а я хорошо помнил, как ЗАСАДИЛИ Мясника. Я надел рубашку, сложил стул, и в этот самый момент из желтого такси вышла Марлена Лейбовиц.

— Хью! — воскликнула она. — Дорогой мой Хью! — Полиция бессильна перед ней. ПФААА! Она повела меня наверх по множеству ступенек, и я решил не уходить больше из ее квартиры, теперь она стала такой чистой и спокойной, а если открыть окно, слышно, как скрипят паруса на мачтах, и отблески воды в Рашкаттерз-Бэй пляшут на белом потолке, воздух словно бассейн. Бедная мамочка и вообразить себе подобного не могла, когда мечтала о Господе Всемогущем, и думать не думала, что на свете может быть столько яхт, и у людей хватает времени кататься под парусом, и никогда-то она не слышала этого звука, как легко, под бризом, скрипит нержавеющая сталь вечного полудня.