Но неверно думать, что не осталось того, кто сможет усмирить мою ярость. Если я отправил в Край Вечной Войны и своих товарищей, и этих несчастных, то мне остается лишь одно – пойти вслед за ними, чтобы выпросить у них прощение.

Я перевернул меч, взялся за клинок и направил его острие к сердцу, туда, где сходятся пластины нагрудного доспеха. Осталось немногое – приставить навершие рукояти к обломку бетонной лестницы и навалиться всем телом на собственное оружие. Что ж, друзья, я иду к вам! Надеюсь, что Старшие, стоящие во главе Братства, будут довольны тем, как я распорядился своей жизнью. Ведь мой меч будет вечно со мной не только в руке, но и в моем сердце…

Голоса трех Младших были радостными и возбужденными. Но Гом, старый шам второго уровня, лишь прикрыл веки и покачал головой.

Изначальный план был неплох – сбить с пути отряд кремлевских разведчиков, потом сделать так, чтобы они увидели перед собой не толпу беженцев, а свору взбесившихся мутантов. Остальное понятно: просто поддерживать морок, пока проклятые хомо не перережут друг друга, ибо нельзя допустить, чтобы и дальше Кремль прирастал союзниками. Довольно того, что весты уже вновь отстраивают Форт и бьются на красных стенах плечом к плечу с кремлевскими.

Но все прошло не так гладко, как кажется со стороны бестолковому молодняку.

Семеро дружинников не поддались ментальному приказу. Увидев оборванных людей, они бросились им на помощь. Лишь один, в чьем сердце бушевала звериная ярость, сделал все как надо и принялся рубить «мутантов». Его попытались остановить товарищи по оружию… Лучше б убили на месте как дикого зверя, глядишь, хоть кто-то остался бы в живых…

Старый шам машинально погладил ожерелье из железных рамок, спрятанное под одеждой. В последнее время все чаще приходится прибегать к этому кустарному средству для усиления мысленных сигналов. И все чаще оно не срабатывает. Люди Кремля меняются, становятся сильнее, и все сложнее становится заставлять их видеть и слышать то, что нужно шамам. Кто знает, возможно, двести лет назад из-за того и грянула Последняя Война, что люди на московской земле перестали плясать под чужую дудку и единственное, что оставалось тогдашним шамам, так это, не совладав с собственной гордыней, попытаться уничтожить и их, и себя…

– Слава величайшему!

Единственные глаза Младших сияли. Ученики увязались за Гомом, хотя тот был против. Упросили. И в который раз получили подтверждение силы учителя. Но старый Гом видел дальше. Если б в сердце одного-единственного дружинника царила не боевая ярость, а трезвый, холодный расчет, то сейчас бы в старых развалинах валялись не порубанные люди, а трупы четырех глупых шамов. В самый последний момент командир отряда хомо что-то почувствовал и с боевой секирой в руке ринулся к укрытию, за которым спрятались шамы. Но его настиг меч безумной куклы, которой управлял Гом. Это не подвиг. Это счастливая случайность, благодаря которой они все еще живы.

– Слава…

– Заткнитесь, тупые хоммуты! – раздраженно бросил Гом. Потом повернулся и зашагал прочь, подальше от страшного места, которое едва не стало могилой для него и его восторженных учеников.

Лети…

Иногда их было до обидного мало. Одно дело, когда твое тело ласкают десятки жадных глаз, ты кружишься ради этих взглядов вокруг своей железной оси, и невесомые одежды сами слетают с разгоряченного тела. И совсем другое, когда в зале сидит один-единственный помятый годами маркитант с нездоровым блеском в глазах, от взгляда которого хочется не раздеться, а наоборот, укутаться поплотнее в прозрачную накидку, и ноги сами невольно несут тебя к выходу со сцены, не дожидаясь последних нот музыкального сопровождения.

Но чаще их было много. Разных. Молодых, еще неоперившихся стрелков из службы охраны периметра, побитых жизнью вольных добытчиков со шрамами и наколками на волосатых руках, пришлых шайнов с раскосыми глазами и жирных торговцев из соседнего поселения, норовящих своими толстыми пальцами нарушить правила бара, висевшие у входа в золоченой раме.