А девчонка, похоже, сама завелась от разудалой песни. Струны звенели, стонали и плакали над несчастной любовью какого-то купца, которого крепко заарканила неведомая красотка…

Но дослушать песню не получилось.

От сильного удара ногой мощно ударилась об косяк входная дверь. Инструмент прозвенел надрывно, словно в него стрела вонзилась, — и замолчал вместе с хозяйкой. Застыл Барма у стойки. Споткнулась и чуть не упала Глафира, спешащая на кухню с пустым подносом. Разом обернулись дружинники. Обернулись — и тут же их руки сами собой метнулись к поясам… И опустились. Кто знает, что было б сейчас в трактире, кабы оружие не осталось лежать на столах в Кавалерийском корпусе. Потому как никто в Кремле не смел направить оружие на дружинника. Даже и в мыслях не было ни у кого. Да и зачем держать на прицеле наипервейшего защитника крепости?

А в трактир продолжали вбегать автоматчики, сноровисто рассредоточиваясь вдоль стен и с ходу ловя в прорези прицельных планок недоуменные лица дружинников. Были те автоматчики облачены в черные одежды, наподобие монашеских. Глубокие капюшоны, наброшенные на головы, скрывали их лица. Данила отметил, что хоть двигались они легко, как профессиональные воины, а вот оружие держали в руках неумело. Начнись серьезный бой, такие вояки перестреляют и своих, и чужих. И были бы у дружинников в рукавах метательные ножи, то под каждым капюшоном уже торчало б по паре заточенных стальных стержней. Только каким боком все потом обернулось бы, вот вопрос… К тому же вошедшие не стреляли. А почему? Хотели б убить, давно бы убили, безоружных-то…

Вопрос разрешился сам собой.

Через порог неторопливо переступил невзрачный, ничем не примечательный человек. Такая же черная ряса, как и на автоматчиках, лишь капюшон откинут и свободно лежит на плечах. В общем, и правильно. Что одет тот капюшон на голову, что снят, разница небольшая. Все равно такое лицо не запомнишь, даже если очень захочешь. Бесцветные глаза на бесцветном лице, вот и все описание. У трупа и то больше запоминающихся черт.

— Слово и дело! — скучно, но довольно громко произнес вошедший. А может, потому громко получилось, что очень тихо было в трактире. Когда случается странное, непривычное, непонятное, люди обычно застывают на несколько мгновений, осознавая, что ж все-таки произошло. Оттого и случается тишина, которую, наверно, неслучайно называют могильной…

— Может, объяснишься? — нарушил тишину Барма.

Это правильно. Он хозяин, ему и первое слово.

— Именем князя нашего я, подьячий Тайного приказа, уполномочен арестовать преступника и изменника, дружинного разведчика Данилу.

— Не крутовато ли берешь, Савелий? — спокойно поинтересовался Степан, похоже знавший подьячего лично. — С каких это пор боярин Данила, Кремль спасший, стал преступником? Да хоть бы и так. Дружина своих не выдает. Мы все прямо сейчас к князю пойдем и выясним, кто на самом деле в Кремле измену учиняет!

Слово «боярин» Степан выделил голосом. Но на подьячего ни титул Данилы, ни последующая речь Степана ни произвели ни малейшего впечатления.

— В случае сопротивления я имею распоряжение от самого тайного дьяка применить оружие против смутьяна и всех, кто будет препятствовать его аресту, — проговорил Савелий. — Данила идет с нами, а вы все идите после куда желаете. На вас я пока ордера на арест не получал.

После чего подьячий вытащил из-за пазухи листочек бересты, развернул.