Но все-таки лучше, чтобы повезло мне.

Дым не был особой помехой. Я прекрасно помнил расположение того дома с трубой, будто видел перед собой схематично нарисованную картинку. И мне недоставало самой малости, одной из двух…

Увидеть блик, когда пропадет дым.

Либо почувствовать линию прицела…

Первое – плохо и ненадежно. Потому что и враг будет видеть меня, а блеснет ли линза или нет – еще вопрос.

Второе – лучше. Но это уже метафизика, то, во что не верит большинство людей… кроме тех, кто знает, что намерение – такое же осязаемое явление, как ветер, ворошащий твои волосы, или предчувствие скорой смерти, когда по твоей спине струится холодный пот и ты понимаешь, что всё, это конец…

Я знал, что тот, за трубой, сейчас водит стволом винтовки, ждет, когда рассеется дым и картинка прояснится. Он уже ясно представил себе, как плавно потянет за спуск, и я упаду с пулей в черепе. Я чувствовал это, и знал, что теперь он не промахнется. Слишком сильным было его намерение. Потому, что он от всего сердца желал мести. Вероятно, кто-то из братьев был его близким родственником – потому что только за близкого человека так горячо хотят рассчитаться с убийцей той же монетой.

Это было вне прицела моего «Вала». Вне оружия вообще. Вне этого мира. Поэтому я просто закрыл глаза – так мне было лучше видно. Слишком тонкие материи схлестнулись в клубах черного дыма, никоим образом не зависящие от наших глаз. Я не видел снайпера, он не видел меня, но мы оба очень хорошо чувствовали невидимые траектории невыпущенных пуль, которыми нащупывали друг друга.

И, нащупав, мы выстрелили.

Одновременно.

Меня сильно рвануло за плечо, к коже словно приложили раскаленный прут. Но это было как будто не со мной. Сейчас я очень четко осознавал, что есть я, а что – моя мясо-костяная оболочка, которой я управляю. При этом «я» было одновременно и мной, и оружием, и линией прицела… и пулей, ударившей в пульсирующий мышечный комок и разорвавшей его на части.

Я ощутил некоторую досаду. Парень, умевший чувствовать траектории невыпущенных пуль так, словно это были лазерные целеуказатели, мог бы стать великолепным снайпером. Но сейчас он лежал на крыше, раскинув руки и глядя в серое небо застывшими глазами, а на его груди расплывалось большое вишневое пятно. Я ясно видел эту картину, и мне для этого не нужно было открывать глаза.

А потом все закончилось.

В ноздри ударило кислой тротиловой вонью, замешанной на смраде свежевскрытых кишок. И это значило, что я – это снова я, симбиоз некоего астрального меня и того самого мясного мешка с костями, который надо было поскорее тащить отсюда, если я не хочу, чтобы деревенские нашпиговали его свинцом. Дым еще не рассеялся, а со стороны деревни уже неслись крики ярости, не сулившие мне ничего хорошего.

Окончательно приходить в себя времени не было. Мир еще колыхался перед глазами, словно я смотрел на него через стеклянную миску с мутным желе, плечо горело огнем – похоже, прошедшая по касательной пуля неслабо распорола кожу. Но это все было вторично. Главное сейчас – удержаться на мотоцикле и не потерять из виду серую ленту асфальта.

И я удержался.

Ветер, ударивший мне в лицо, отрезвил не хуже ушата ледяной воды. Шлем так и остался лежать в мотоциклетной сумке, и он был не нужен. Сейчас мне гораздо больше требовался ветер, выстегивающий из глаз злые слезы, а из головы – лишние мысли. Потому что если начнешь думать по поводу произошедшего, то обязательно придешь к неутешительному выводу, что ты не такой, как все, и, возможно, правы некоторые мутанты, считающие меня своим.