— Никого пускать к вам не положено, — сказал в дыру химик. — Сами знаете, какой закон нарушили. Если заразились — никто вас лечить не будет.

— Не надейся, выживем, — пообещал я.

Химик почему-то не уходил, за дверью топтался. Влево-вправо поглядел, нет ли кого.

— Тут такое к вам дело, — забубнил он. — Меня тут узнать просили…

— Эй, дядя, не тяни кота, — перебил рыжий.

— Узнать просили… — химик откашлялся. — Говорят, вы холерную землю из закрытого могильника копали.

Если вы все же накопали, а факельщикам отдать не хотите… так мы бы у вас купили.

Тут мы с рыжим выпучились друг на дружку.

— Дорого купили бы, очень дорого, — быстро добавил химик. — Велено вам еще передать, что лекаря вам тогда найдут, травника, никто и не узнает…

— Ничего мы не нашли, — отрубил Голова.

— Вот оно как, значит? Карантину вам — две недели. Посидите, подумайте, — сказал в дыру химик. И захлопнул дверь.

Но мы и неделю не просидели. На третий день рыжему стало худо.

21

ПАСЕКА

Ну чо, я сперва думал, может — в холоде рыжий простудился. Колотун ночью-то, хотя нам одеял кинули и жратву в корзинке пихали. На второй день Голова кушать не захотел, заскучал. А наутро в жар ударился, зубами застучал, ага. Я давай веревку дергать, химиков вызывать. Долго никто не шел, гады такие, но явились наконец.

— Чего голосишь? — спросили снаружи. — Лечить его никто не будет. Нет такого лекарства, чтоб от могилы вылечить. Никто не знает, в какую дрянь вы там вляпались. Водки сейчас вам дадим, меда, молока пчелиного серого.

— Вы чо, ешкин медь, сдурели? — маленько обалдел я. — Он же помрет, вы же его знаете. Он же вам столько всего починил, мужики!

Химики не слушали, оконце захлопнули. Правда, все принесли, что обещали. Ну чо, послушал я, как рыжий хрипит, скушал противное молоко, запил водкой гадкой и понял, что химики правы. Чужих бы и отпаивать не стали, пристрелили бы, ешкин медь, и закопали за Факелом. А нас с Головой, выходит, пожалели. Ясное дело, грустно мне стало, маму вспомнил, сеструху, отца, ребят наших. А потом Иголку вспомнил, и вообще чуть не завыл. Вдруг, в холодной клетухе сидя, сам себе признался, что жениться на ней хочу. До того стеснялся, что ли. Дык хотел-то как лучше, хотел дьякону пушки новые принести, глядишь, и позволили бы мне с ней в новом бункере жить… а теперь точно запретят. С десятки уже небось сняли, меч отобрали, теперь и поросями командовать не доверят. А еще рыжий…

Голова сильно застонал. Выкручивало его бедного, выгибало всего, зрачки закатились, глазья белые стали. Из рота пена полезла. Я его потрогал маленько — горячий, кровь стучит, дышит часто, меня не узнает. Тут я понял, что надо делать. Бежать надо за помощью. Только в одном месте могут помочь. И то… если сильно захотят.

Ясное дело, караулили нас не шибко. Так, для порядку, все же почти свои. Хотя убили бы точно, если спину подставить. Но я спину не подставлял. Веревку подергал, пришли двое. Пока они шли, я кабель в стенке нащупал. Когда-то тут, видать, лампы были и вообще… ликтричество всякое. Короче, ногой в стенку уперся, дернул… метров пять кабеля вырвал, только плитки в стороны разлетелись.

— Чего звонил? — зевнули за дверью. — Вечер на дворе.

Прости меня, Господи, за слова такие, спаси моего друга! Так я помолился, а сам говорю:

— Помер, видать, Голова. Не могу я с мертвяком сидеть. Забирайте, что ли.