— Твердислав, берегись, по потолкам бегут!

Ну чо, я не ждал, за кабеля схватился, и через воронку как прыгну! Скобы, что кабеля держали, толстые, да хилые, дык ясно, сколько лет тут гниют! Скобы одна за другой со стены повылетали, а я культурно так над зеленой водой перелетел, прямо в заросли поганок.

Может, и не поганки вовсе, проверять неохота, ага. Я еще, пока летел, вентиль дернул, чтоб пожарче баньку устроить. Ну чо, устроил двоих этих, что к Степану лезли, как следует прожарил. Нео бы обрадовались, без соли бы навернули. Увлекся маленько, за ними в темноту побег, но не догнал. Хорошо, Степан меня осадил, ведь я весь запас бензина выжег.

Взад вернулся, на Степана гляжу, он на меня, оба как черти чумазые, не к ночи помянуть, поганки горят, кабеля тлеют, дым вонючий по полу стелется.

— Ты как, Степан?

— Уходить надо, десятник. Их много тут, где-то внизу прячутся. Если разом кинутся, не отобьемся. Вон, гляди, еле руки спас, — показал мне, что от меча его осталось.

Чо мне глядеть, у меня кожа на локте и так дымилась. Такой уж я дерганый — если разбегаюсь, раскричусь, боли долго не чувствую. Степан нос рукавом закрыл, дышать мочи не было.

— Где внизу-то? — удивился я. — Мы ж тут лазили, внизу подвалы обвалились все, негде там жить…

— Есть там трубы, они снизу пришли, — это Иголка сказала.

Я чуть не подпрыгнул, ага. Не то чтоб напужался, а про девку маленько подзабыл. А она с порожка кое-как слезла, руки ободраны, щеки ободраны в кровь, вблизях еще меньше оказалась. Но — красавица, ешкин медь!

— А ты как здесь, милая? — Степан поднял ствол, первым потопал к выходу.

— Кое-что прожечь надо было… — Девчонка на меня все глядела.

— Кое-что? — хмыкнул Степан. — На маркитантов горбатишься?

— Ой, а что, нельзя?

Ух ты, девка-то зубастая, подумал я. Только из пасти ее вынули, а уже норов кажет. Но мне это даже понравилось. Мне в ней вообще все нравилось, чо уж тут кривить.

— Откуда тебе про подвалы известно?

— Лесничий про все знает… Ой-ой, а где торба моя?

А я точно костью подавился. Много чо ей сказать хотел, да все никак рот не открывался. Заклинило, ага. Иду себе, грабли-то растопырил, и чую — беда, небось решит, что я совсем некультурный.

— Не до сумки, милая, — Степан толкнул сапогом дохлого осма. Впереди ворота показались, в щель туман ползет.

— Я без торбочки не уйду, она тут где-то, — заявила Иголка.

Встала колом, меня оттолкнула и назад по мусорным кучам полезла. Ну и девка, я аж рот раскрыл. Только что ее едва не сожрали! И ведь нашла суму свою, здоровая, тяжелая, ага.

— Там мед, молоко пчелиное, нельзя бросать! — через плечо суму повесила, аж самой не стало видно.

— Давай понесу! — предложил я.

Степан только зубами сверкнул. Ну чо, он прав, не годится бойцу на себя чужой вес брать. Если драка вдруг, как от меда ее избавлюсь? Но меня точно светляк кусил, ешкин медь, а может, и правда колдовать ихние бабы умеют? Может, маманя права моя, заколдовали меня, вот и хожу, словно мухомора переел?

Забрал я у нее сумку, тяжелая. С подстанции выбежали, на душе полегчало. Только Иголка хромала, видать, ногу свернула маленько, когда с верхотуры прыгала. Степан с огнеметом теперь кружился, а мы себе рядом шли. Ну чо, потихоньку развязался мой язык, но смотреть на нее в упор все равно как-то не получалось.