Другие маленько разволновались, подмогу позвали. Старикана два в помощь молодым вылезли. Седые, кривые, у нас таких только на стене в дозор ставят, и то редко. Ну чо, я распутывался, они снова меня запутывали, по кругу бегали. Упал я, не удержался. Снова сеть полетела, за ней — другая. Чую — уставать стал, дык не железный же, и меч опять же, рессора. Поди рессорой-то помаши, поглядим, кто не устанет! Голова меня спас, умный у меня друг все-таки. Не полез в бучу, молодец, к воде отбежал, последний баллон подсоединил. Жаль бензина, конечно, но себя жальче.

— Славка, ложись, харю спрячь!

Едва успел я рожей в землю ткнуться, жаром поверх обдало. Лежу и ржу нервно так, слушаю, как эти дурни по кирпичу битому катаются.

Голова пришел, стал меня распутывать, едва сам не застрял. Нож затупили, пока проволоку резали. У нас на Факеле такого хорошего металла и нету, вот обидно.

— Чо, сбежали они?

— Ну да. Слава, ты глянь, они ж чернее обезьян. Это не грязь.

Поднялся я, отряхнулся. Больно, кровь в трех местах текла, сволочи, пробили все-таки. Двоим гадам рыжий ноги сжег, мы их прирезали, чтоб не голосили. Другие в кусты сбежали, кусты теперь тоже горели. Главного ихнего, с черепом на башке, мы в сторонке нашли. Хотел в люк спрятаться, но не дополз, вся спина сгорела. Таращился на нас, живучий, ох какой живучий. Перевернул я его, пока рыжий с самопалами кружился. На пальцы поплевал, щеку ему потер… обалдеть! Прав Голова, это ж у них кожа такая черная. То есть не совсем как нефть, маленько посветлее. Тут антиресно мне стало, бабу я за волосы потянул, ту, что прежде без ноги за мной ползала. Ох, волосы у них тоже… навроде проволоки, пальцы не запустишь. И эту отмыть не удалось. Баба еще жива была и скроена ладно, сиськи, как у козы, торчали.

— Нам бы таких энергических в патруль, — размечтался Голова. — Ты глянь, Славка. У ней, почитай, вся кровушка вытекла, а все кусить норовит!.. Славка, пойдем отсудова скорее, вдруг назад вернутся?

— Не вернутся, — я пересчитал мертвяков. Восьмерых мы зашибли, еще трое ушли сильно раненные, много крови за собой проливали. — Надо проверить, что там в церкви.

20

МОГИЛЬНИК

Махая черными крыльями, на обломки кладбищенской ограды уселся первый падальщик. За ним — еще трое. Лапами переступали, ждали, ешкин медь, пока мы уйдем. Коли бабочки слетелись — муты точно не вернутся. Бабочкам сверху виднее, кто куда побежал.

— Славка, а правда я здорово придумал — самопалы дробью заряжать?

— Да, — сказал я. — Это ты здорово придумал.

Я глядел не на горящую траву, куда сбежали уцелевшие волосатики. Глядел я на храм Богородицы. Из дыр вылезли ихние черные дети. Маленькие висли на тех, кто постарше. Такие же кудрявые, волосатые, ножки тоненькие, понизу кривые, точно копытца, животы торчат, глазьями на нас хлопают. Две старухи с ними вылезли, вовсе слепые, седые, носами шевелят, видать, смерть чуют. Еще бы не чуять, паленым мясом небось на всю промзону воняло!

— Ох, зараза, так-растак, — рыжий тоже заметил и стал ругаться. А рыжий ругается очень редко, только когда совсем запутается. Дык мы с ним, ешкин медь, оба запутались. Вроде как грешно на мелких-то руку поднимать.