Куренкова попыталась связаться с Басаевым по номеру его мобилы, но там были короткие гудки. Тогда она стала вызывать Дважды Теодора, и тот минут через десять отозвался. Очевидно, в пешем строю он тоже умел поспешать.

По его словам, Басаев был на вызове трезв – ну, во всяком случае, от него не пахло.

Перспективу сходить и проверить, что там такое произошло, Теодор Теодорович воспринял совершенно без энтузиазма, и Светке пришлось применить к нему весь свой арсенал – от воркования до угроз административного характера.

Наконец она положила трубку и заметила:

– Теперь через часик можно будет узнать новости: как-никак на второй этаж подниматься…

Вера Сергеевна опять хмыкнула, а смешливая Алия прыснула, но негромко, чтоб не нарушать рабочую атмосферу в диспетчерской.

Бредовость сообщения Басаева была и впрямь высшего градуса. Если смерть была до его прибытия, то кто ему открыл дверь? Восстать из мертвых – это еще веселее.

Иисус и Безмозгова…

Ну а уж ворваться в ванную к бугаю, вцепившемуся в дверную ручку…

Вспомнили о миссии Дважды Теодора гораздо позже, чем через час.

Во-первых, вызовы посыпались как из дырявого мешка, во-вторых, пропала со связи бригада Лозового, посланная на серьезное ДТП. Все попытки связаться с никудышниками тоже ни к чему не привели.

Посовещавшись с девчонками, Светка стала названивать в милицию. Там, судя по всему, тоже было что-то не ладно, но они пообещали разобраться и послать кого-нибудь из освободившихся сотрудников. В общем, ночка была та еще…

Впрочем, бывали и похуже…

Утро первого дня Беды

Если я чего и не люблю, так это телефонные звонки рано утром. Это означает, что от меня кому-то что-то нужно. А мне как раз нужно совсем другое – продолжить спать, если быть точным. Я понимаю, что уже практически день, но мне сегодня во вторую смену, и потому за компом я вчера засиделся до сегодня…

Но назвался врачом – бери трубку… Страждущие страждут…

Звонил братец. Неожиданно серьезный.

– Дарова! Сразу говорю – я совершенно трезвый и не потреблял ничего. Кроме булки с чаем. И уже щипал себя в разные места до синяков.

– Я за тебя рад! А попозже ты позвонить не мог? У тебя там что, штаны горят?

– У меня все хужей. Я это предисловие сделал, чтоб ты не подумал, что у меня бельканто или что я у кого из своих клиентов нашел в нутре кило кокаина и тут же все вынюхал.

– Звучит ободряюще. Ты б покороче, я еще бы часик поспал!

Братец шумно по-коровьи вздохнул:

– Если коротко, то я сегодня пришел на работу. Прозектор дверь не открыл. Стал смотреть в окна и стучать – у нас звонок еще, наверное, при Александре Освободителе поставили, музейная вещь, думал, не слышит. А теперь не кидай трубку: все мои мертвецы вместе с прозектором – я его по белому халату узнал – жрут вчерашнего мотоциклиста в секционном зале. На мои стуки – ноль внимания… Но я-то все хорошо разглядел – у нас форточка не закрашена, так что с моим ростом видно отлично. Они его просто жрут. Я. Понимаю. Что. Это. Невозможно. Это если ты что сказать хочешь…

– Ты точно не пил, не нюхал, не вкуривал, не колол?

– Я как новорожденный. Причем новородок старорежимный – без послеродового похмельного синдрома.

– А может, это репетиция первого апреля? Ты ж сам прикалывался – ну когда тебя выперли с кафедральных лаборантов и заодно с пятого курса?

– Я был бы щщщастлифф… Но они его просто жрут. Рвут из него кусками мясо. И это тоже невозможно – человек так сырое мясо жрать не может. Челюсти не те и зубы не те…

Это не прикол.