Шпиль церкви аббатства показался одновременно с тем, как кончилась мощеная дорога. Кэт не стала сбавлять скорость, и нас подбросило примерно на фут, когда мы наехали на ком затвердевшей грязи. В воздух взвились клубы пыли.

– Держись! – крикнула Кэт Бенни.

Волосы Кэт окончательно растрепались и развевались за спиной, когда мы медленно и плавно проезжали мимо монастырских ворот. Сразу за ними находилась Звезда Морской Часовни, крытая дранкой белая приходская церковь, в которой монахи служили обедню для островитян и куда все дети с острова Белой Цапли, включая меня, ходили на занятия начальной школы. Все классы одновременно вела Анна Легар, которая, когда мне было десять, откровенно заявила, что я прирожденный художник. Когда мне исполнилось одиннадцать, она развесила мои бесконечные наброски обломков кораблекрушения на стене часовни и пригласила весь остров на «шоу». Кэт купила один набросок за четвертной.

– А что с моей картинкой, которую ты купила и повесила на кухне?

– Она у меня. Только теперь висит в «Русалочьей сказке».

Когда мы проезжали мимо ее подъездной дорожки, я заметила значок «Царица русалок», приколоченный к столбу рядом с почтовым ящиком.

Через несколько секунд мы притормозили перед домом матери, построенным, подобно большинству островных домов, в стиле 1820-х, то есть коттеджем, рассчитанным на то, что он расположен в зоне, подверженной действию приливов. Он стоял на сваях в зарослях пальметто, со слуховыми окнами, черными ставнями и просторной верандой, протянувшейся вдоль фасада.

Дом, когда-то бывший сочно-зеленым, теперь поблек до цвета морской волны. Двор ощетинился ростками юкки и сорняками, посреди возвышался устрашающего вида «грот» матери.

Лет десять тому назад она подбила Шема зарыть поставленную «на попа» ванну наполовину в землю, а поскольку Шем был порядочный тугодум, то оставил конец, где краны, торчать наружу. Мать, однако, пошла еще дальше и поставила в эмалевую нишу керамическую статуэтку Девы Марии. Теперь ванну покрывали пятна ржавчины, и какой-то пластмассовый цветок был прикручен проволокой к месту выпуска.

Впервые увидев ванну, я сказала матери, что все слезы, которые, по слухам, проливают статуи Девы Марии, можно отнести исключительно на счет дремучей косности истово верующих. Ди, естественно, решила, что Мадонна Ванна внушает благоговейный трепет.

Когда мы подкатили к дому и Бенни спрыгнула с заднего сиденья, я увидела стоявшую на крыльце Хэлзибу. Она была в одном из своих африканских нарядов, выдержанном в шафрановых и ярко-красных цветах балахоне, доходившем до щиколоток, и, в тон ему, закрученном на голове тюрбане. Она выглядела высокой и блистательной.

– Никак это наша готтентотская королева? – помахала ей рукой Кэн. Потом накрыла мою руку ладонью. – Джесси, если твоя мать скажет, что рыбы летают, просто кивни и скажи: «Да, мэм, рыбы летают». Не спорь с ней ни о чем, ладно?

– Некоторые рыбы могут летать, – возразила Бенни. – Я сама видела картинку в книжке.

Кэт проигнорировала ее слова. Она пристально смотрела мне в лицо.

– Не расстраивай ее.

– Никого я не собираюсь расстраивать, – обиделась я и отодвинулась.

Хэпзиба встретила меня на ступенях крыльца, за ней шлейфом тянулся запах окры, и я поняла, что она приготовила нам ужин.

– Мы рад встречать твоя, – сказала она, мешая галла с английским, как делала всегда, приветствуя меня.

Я улыбнулась и посмотрела ей через плечо на освещенное изнутри окно. При виде деревянной, местами потрескавшейся рамы и светлого пятнышка за оконным стеклом на глаза мои навернулись слезы, которые я не могла скрыть.

– Ну, что это с нами такое? – спросила Хэпзиба и прижала меня к своему платью головокружительной расцветки.