|
Кроме малышки давешней, из-за которой весь сыр-бор и завелся. Сидит прямо на асфальте, кровь остановить пытается. А ведь, похоже, думаю, и вправду не из этой стаи ворона. Была бы своя – уволокли б небось. Подошел к ней, сел рядом на корточки, платок протянул. – На, приложи. И не бойся, больше тебя этот урод не тронет. Ни тебя, ни кого другого. – Вижу. – И носиком своим разбитым смешно так – шмыг! Тут Фриц из подъезда выходит. Распаренный весь, довольный. Сплюнул себе под ноги, ремень затянул… увидал сутера на столбе и враз побагровел, даже хрипеть начал. – Босса, сучий ты потрох, мать твою через пень колено! Тебя что, на пять минут без присмотра оставить нельзя? Я на часы покосился – и впрямь едва пять минут минуло. Быстро, однако, Баварец отстрелялся, – А в чем дело-то? Что, тебе одному развлекаться можно? – Босса! Тебе, свинья долбаная, тех пленных было мало?! Вспомнил, называется. Ну да, полоснул я тогда очередью. А что, спрашивается, делать было, когда они на меня толпой поперли… ведь не сразу на спуск надавил. Ох, не сразу… там, считай, с каждым третьим, если не ел за одним столом, так один грузовик, точно, из грязи вытаскивал. Только когда двинулись они на меня – не было в этой массе знакомых лиц, а были лишь морды звериные, перекошенные до жути и не полосни я по ним, мигом бы лопатами изрубили, да в осеннюю грязь втоптали. А что Кнопке потом перед строем говорил, так тоже все верно, обстоятельства обстоятельствами, но факт стрельбы по безоружным пленным налицо, и тела под брезентом на краю плаца лежат. Ну, сложилось… бывает. В дисбат не слили, ну а лычки… все равно ж через месяц обратно привесили. Встал я, вперед шагнул. – Слушай, Баварец, ты хрюкай, да не забывайся. А то ведь я и разозлиться могу. Фриц, он, конечно, меня потяжелее раза в два и старше, читай, опытнее. Но вот только если сцепимся мы с ним сейчас, как два зверя диких, все это еще и на злость множить надо, а злости во мне сейчас хватит трех Баварцев даже не на наш крест – на британский флаг порвать. И он это знает, и я знаю, что он знает… такая вот арифметика. – Парни, – это Клаус из кабины, – довольно собачиться! Время, время… нам же еще на базар! Баварец еще полминуты посопел подбитым паровозом, сплюнул смачно – и откуда у него столько слюны берется! – обошел меня по дуге, как собака породистая кошку дворовую, и в кузов запрыгнул. – Возьми… спасибо. Оборачиваюсь – девчонка уже поднялась и платок мой обратно протягивает. Посмотрел я на него… жа-алко. Хороший ведь был платок, не обычная тряпка извазюканная, что у меня по карманам комба распиханы, а из «фронтовой посылки», выглаженный, с вышивкой и кружавчиками по углам. Как раз такой, что и в кармане парадной формы таскать не стыдно. А теперь… И такая тоска на меня накатила… – Ну и кто, спрашивается, мне его отстирывать будет? И ведь, думаю, удастся ли отстирать дочиста – это еще, как говорят русские, бабушка надвое сказала. Кровь – штука прилипчивая, а ткань-то тонкая, чуть что, и дыра сразу! – Прости… хочешь, я сама отстираю? Просто сказала, легко… будто у нее в сумочке прачечная имеется, с деликатным режимом стирки для тонкого белья. |
