|
– Это совершенно невозможная вещь. Если относительно других ваших… требований, давайте уж будем называть вещи своими именами, еще можно вести какой-то диалог, то по этому пункту не может быть даже тени сомнений. Конвент никогда, ни при каких условиях не допустит, чтобы враги революции и народа ушли от заслуженной ими кары! – Что ж, – вздохнул Линдеман, – жаль, право… – А нам, – резко перебил его белобрысый, – нет! – Я не договорил, молодой человек! – так же жестко оборвал его генерал-лейтенант. – И впредь извольте дослушивать до конца все, что я захочу вам сказать! – Сейчас же, – продолжал он тоном ниже, – я хотел сказать, что мне будет очень жаль докладывать вашему Конвенту и лично герру Чугуеву. Докладывать о том, что из-за столь явно продемонстрированного представителями Президиума Конвента нежелания сотрудничества, а также иных признаков несоответствия возложенной на них высокой миссии командование корпуса снимает с себя всякую ответственность за успех предстоящей операции. Как вы, герр Артем, полагаете, – с кривой усмешкой осведомился Линдеман, – на кого будет переложена эта ответственность? «Студент» побледнел. Явственно. Друзья-соратнички его за рукава теребят – чего, мол, эта немчура сказала? – а он стоит и на генерал- лейтенанта смотрит… ну, как бешеный кролик на удава. Бешеный – потому как непонятно, то ли он себя заглотать даст, то ли, окончательно ополоумев, сам на змеюку кинется в клочья ее рвать. Меня в тот момент больше всего его рука правая занимала, которая медленно так, подрагивая, к кобуре на поясе тянулась. Большая такая кобура и живет в ней, судя по рукоятке, «маузер К-34» – двадцать два патрона в магазине, стрельба очередями. Смотрю я на эту руку и думаю – если до клапана доползет, буду прыгать! Позже никак – мне ж до него через весь стол лететь! Не доползла. На полпути где-то обвисла бессильно. Развернулся «студент» к своим и последние слова генерал-лейтенанта пересказал, не забыв их своими комментариями сопроводить. Теперь вся троица на Линдемана уставилась, словно волки загнанные. А генерал-лейтенант неторопливо достал из кармана сигару, пошуршал ею у уха, из другого кармана кусачки особые добыл, отстриг у сигары кончик – гауптман Клюге тут же зажигалкой щелкнул, – затянулся, выдохнул облачко и сквозь дым глянул на господ президиумщиков с веселым таким прищуром – точь-в-точь как охотник на загнанного зверя сквозь прицел глядит. – Подписывайте. Вот это, с восхищением подумал я, настоящая аристократическая выдержка. Порода. Я б на месте генерал-лейтенанта непременно так бы рявкнул, чтобы стекла в окнах задребезжали! А он – тихо, даже можно сказать, почти шепотом. * * * Обер-лейтенант, когда стенограмму просматривал, довольный был, словно кот, что сметаны обожрался. – Так, значит. О, и даже так… унтер, вы уверены, что адекватно передали смысл данного высказывания? Я заглянул – засомневался обер-лейтенант в одной из фраз белобрысого к Гусакову, когда они уже после подписания начали с Линдеманом по мелочам грызться. – Так точно, господин обер-лейтенант. «Я этого не одобряю, и ты это учитывай» – никак эту фразу по-другому перевести не получается. |
