— А Брианни и ее народ?

— С вашей дамы будет снято обвинение в государственной измене. И если главы домов не примут решения передать ее магистрам Суль, вы сможете быть вместе. Разве не этого вы желаете всей душой?

— Именно этого, государь.

— Вот видите. Лично вам я обещаю свою милость и повышение по службе. Думаю, Высокий Собор по достоинству оценит ваши дипломатические успехи.

— Высокий Собор обязал меня отправиться на Порсобадо и продолжить службу.

— Вам найдут замену в Фор-Авек, не сомневайтесь. — Алерий так посмотрел на меня, что я понял: он не выпустит меня из дворца, не получив ответ, причем именно тот, которого ждет. — Что скажете, шевалье?

— Государь, я вынужден отказаться, — ответил я.

Императора, казалось, оглушили мои слова. Его губы растянула улыбка, но глаза остались серьезными. Очень серьезными. Мне даже показалось, что он вот-вот кинется на меня и голыми руками разорвет на части.

— Вот как? — спросил он, наконец, с неискренним удивлением. — Почему вы отказываетесь?

— Это очень просто объяснить, государь. Я люблю Домино. Всем сердцем, всем душой. И я не могу делать нашу с ней любовь заложницей политических игр, пусть даже это игры на благо империи. Это выше моих сил.

— Уж не хотите ли вы сказать, мой друг, что я приказываю вам совершить бесчестный поступок? — спросил Алерий, и я буквально всем телом почувствовал, какая в нем клокочет ярость.

— Государь, я всего лишь хотел сказать, что личные и государственные интересы не всегда сочетаются. Уверен, у вас найдется более умелый и беспристрастный слуга, которому можно поручить переговоры с Морским народом.

Алерий сделал шаг назад и будто случайно, невзначай, смахнул с полки сразу несколько кувшинов. Сосуды упали и разбились. Я стоял, чувствуя, что меня все больше и больше охватывает дрожь.

— Бедняга Грегор! — сказал император, глядя на усыпавшие пол черепки. — Он так старается, делая для меня эти горшки, вкладывает в них душу, а я… Надо будет сказать, что это вышло случайно.

Я молчал и ждал. Я был уверен, что сейчас Алерий позовет телохранителей, и меня возьмут под стражу. Все будет кончено здесь и сегодня. Но я ошибся.

— Хорошо, я понял вас, шевалье, — наконец, вымолвил император. — Я сохраню на сердце ваши слова, хоть и недоволен ими.

— Мне жаль, государь.

— Возможно, я был недостаточно убедителен. Но у императора может быть еще одно желание, и вы его исполните, — Алерий взял со стола второй свиток. — Скажи мне, Эвальд Данилов, эрл де Квинси, добрый ли ты сын Матери-Церкви?

— Да, государь.

— Готов ли ты служить императору и Ростиану до конца своих дней?

— Готов, государь.

— Тогда клянись мне на Золотых Стихах, — тут император протянул мне свиток, который держал в руке, — что никогда, даже в самый трудный час своей жизни, ты не предашь дела, которому служишь, не изменишь нашей Матери-Церкви, святому братству фламеньеров, императору и народу Ростиана!

— Клянусь, государь, — я коснулся пальцами свитка.

— От сердца ли ты говоришь?

— Да.

— Ты дал страшную клятву, юноша. Уверен ли ты, что сдержишь ее?

— Уверен, государь.

— Я запомню этот день. И ты его запомни. А сейчас ступай. Аудиенция окончена.

Я не поверил своим ушам. Еще минуту назад я был уверен, что не выйду из дворца Марценция живым. Но Алерий сказал свое слово. Император повернулся ко мне спиной, и я понял, что должен уйти как можно быстрее.

Пока владыка Ростиана не передумал.

* * *

Домой мы с Джаремом вернулись далеко за полдень.