Старик Пьер открыл глаза. Губы его зашевелились. С бьющимся сердцем Антонио склонился поближе.

— Исповедуй меня, — напрягая последние силы, сказал старик.

«Я не священник. Мне не положено это делать», — подумал Антонио.

Тем не менее он полез в карман, достал четки, поцеловал их и обернул вокруг его кривых, как сухие сучки, пальцев. Потом осенил белоснежную голову старика крестным знамением.

— Oui, топ fils, — сказал он. — Да, сын мой.

— Я убил… я… — Старик закашлялся.

Гастон, стоявший на часах, посмотрел на Антонио и дико замотал головой.

Со всей осторожностью, мягко, Антонио закрыл рот старика ладонью. Тот перестал кашлять. Антонио убрал руку и наклонился как можно ближе к обветренным, тонким губам Пьера.

— …человека… в мирное время…

В чаще леса послышался шорох и хруст веток, он становился все громче. Словно порывы холодного ветра в лесу. Это немцы. Жак сел, лицо его было искажено от ужаса. Гастон, часовой, указал стволом винтовки в сторону деревьев. Антонио хмуро переглянулся с братьями, а потом все вместе посмотрели на Жака.

— Allez-y, — прошептал им Антонио по-французски. Уходите. — Мы с Пьером останемся здесь, — добавил он.

— Pere Espagne, поп, — прошептал мальчишка, глядя на него широко раскрытыми глазами.

Братья тоже не соглашались. Но все знали, что нельзя терять времени. Антонио останется с умирающим стариком. Трое французов молча встали, и Pere Espagne благословил их, скорей всего, в последний раз. И они растворились в зарослях можжевельника и буковых стволов.

Антонио услышал писк какой-то птицы и поднял голову к луне. Перекрестился. Сейчас ему нужно хоть немного масла. Он ощупал коричневую бумагу, в которую была завернута колбаса, и прижал к ней кончики пальцев. Потер указательный палец о большой, проверяя, есть ли жир, надеясь, что хоть что-то попало ему на кожу. Потом вздохнул, набрался мужества и исполнил старинный обряд христианской религии, нараспев произнося благословение над умирающим, на языке священников и монахов. Закрыв глаза, чтобы видеть внутренний свет, свет своей души, он начал читать.

— Per istam sanctam unctionem, et suam piissimam misericordiam indulgeat tibi Dominus quidquid deliquisti per visum, auditum, odoratum, gustum et locutionem, tactum et gressum.

— Ox, ox, — простонал старик Пьер, и Антонио открыл глаза.

Раненый с ужасом смотрел куда-то мимо него. Антонио понял, что за его спиной кто-то стоит.

«Немец, — подумал он. — Сейчас я встречусь с Господом моим».

Он оказался прав — но лишь отчасти.

ГЛАВА 16

1941 год от Р. Х., юго-запад Франции

Антонио и Сержио

Пришелец из леса оказался не немцем и не своим, на нем не было ни солдатской формы, ни берета «маки». Но, хотя Антонио тогда еще этого не знал, незнакомец был в своем полном боевом снаряжении. На нем был черный, как адская бездна, свитер с высоким воротом, такие же черные шерстяные брюки, ботинки и тяжелое шерстяное пальто; этим нарядом он хотел произвести впечатление на свою жертву. Черные, как вороново крыло, волосы свободно падали на плечи, а под густыми бровями, обрамленные длинными, черными ресницами, адским пламенем горели глаза. Когда он улыбался, из-под верхней губы торчали два длинных белых клыка.

— Buenos noches, мой юный служитель Бога, — сказал он. — Продолжай, я не хочу перебивать тебя.

Антонио не мог двинуться с места.