— О, — произнес он; казалось, ее слова позабавили его. — Я давно наблюдаю за тобой, Аврора. Я считаю, что ты человек непростой. Ты знаешь, что означает твое имя? «Рассвет». А я уже много веков не видел рассвета.

Она задрожала, не понимая его слов, она видела только одно: в ее камере мужчина и он хочет причинить ей зло.

— Я убью тебя! — пообещала она.

— Я был прав. У тебя сердце настоящего бойца.

— Да… ты не ошибся.

— Я хожу по этой темнице каждую ночь, ищу тех, кому я могу… помочь. А я могу помочь тебе, Аврора.

— Я вырву тебе глаза и лишу мужского достоинства.

Он помолчал.

— Возможно, со временем ты станешь достаточно сильной, чтобы дать отпор. Но теперь…

Кажется, он поднял руку, тень на фоне другой тени.

И вдруг она поняла: его стоило бояться еще больше, чем самого Торквемаду.

— Нет! — возопила она. — Нет, пожалуйста, не делай мне зла! Ради всего святого, ради Бога и любви его, умоляю!

Вдруг он обнял ее, привлек к себе, прижал ее голову к груди, приглушая ее крики. От него тянуло холодом, как из могилы. Ледяная рука легла ей на губы, другой рукой он поддерживал ей затылок. Она тщетно била кулачками ему в грудь.

Он перекрыл ей воздух, и она перестала стучать ему в грудь, теперь она отчаянно боролась за глоток воздуха. В голове у нее помутилось, замелькали какие-то пятна; глаза закатились, и она бессильно повисла у него на руках. Он немного ослабил хватку, воздух снова стал поступать ей в легкие, и она ощутила его запах — от него и вокруг вдруг запахло апельсинами, розами и сосновой хвоей. Он продолжал держать ее крепкими, жилистыми руками, прижимая к широкой и мускулистой груди.

— Послушай меня, Аврора Абрегон, — прошептал он. — За тобой уже идут. Тебя оставили последней, потому что ты самая прекрасная из всех Абрегонов. Тебя все равно будут мучить, даже если ты станешь умолять об исповеди и причастии. Чтобы ублажить своего мстительного Бога, они обесчестят и погубят тебя, изуродуют, а потом сожгут живьем. Все твои родные погибли. Ты осталась одна.

Хватая ртом воздух, Аврора испустила горькое рыдание. Голова ее забилась, из глаз хлынули слезы. Он снова прикрыл ей рот ладонью, и все тело ее содрогнулось. Она совсем ослабела и уже не могла сопротивляться. Но в душе ее все еще горел огонь неповиновения.

— Я могу прекратить твои мучения, — сказал он, — одним из двух способов. Если ты хочешь жить, кивни. А если хочешь умереть, ничего не делай.

Она лежала неподвижно, двигаться у нее не осталось никаких сил. Он вздохнул и приблизился губами к ее шее. Обжигающий холод проник сквозь ее кожу и заструился по крови. Он горел в ее жилах. Она не понимала, что он с ней делает, и захныкала. Он поднес губы к ее уху и тихонько зашипел. Потом провел губами по волосам на макушке, и мир вокруг нее покачнулся и треснул, и она поняла, что сейчас ей угрожает страшная опасность.

— Хочешь жить? — прошептал он.

Аврора кивнула. Надежды у нее не осталось.

Беркли

Дженн и Хеда

Хеда молча смотрела на свой рюкзак, а Дженн не могла отделаться от чувства, что она ужасно все запутала. Свернувшаяся калачиком на постели, прижимая к груди банку с лимонадом, в желтой пижаме и зеленых носочках похожая на цыпленка, маленькая сестренка казалась Дженн совсем юной и беззащитной. Глаза ее распухли от слез. Обе девушки устали до изнеможения. День тянулся бесконечно долго, и ссора с отцом сказалась на всех присутствовавших. После похорон, сидя за рулем, отец не сказал Дженн и трех слов. Хеда то и дело поглядывала то на отца, то на сестру. Мать молча смотрела в окошко; она или все забыла, или же делала вид, что знать не знает, что происходит.