— Понятно. Прятать в хлеву рискованно.

— Еще бы. Предатели всегда найдутся.

Помолчав, Штуфф сказал: — На фронте я пробыл всего шесть месяцев. Остальные четыре года торчал в тылу. Но я не увиливал, нисколечко. Все из-за моей специальности: я — наборщик. А наборщиков не хватало.

— Лучше всего было в Прибалтике, — сказал задумчиво Хеннинг. — Боже мой, до чего здорово быть хозяином в чужой стране! Ни с какими гражданскими не надо считаться. А девочки!

— Бросьте! В таких делах — и бабы!

— Сейчас я коммивояжер одной берлинской фирмы, — спокойно продолжал Хеннинг. — Доильные аппараты и центрифуги. Ни одной женщине неизвестно, где я.

— Не пьете?

— Никогда не напиваюсь.

— Тогда еще ничего.

— Не знаю, какой у вас план действий, — начал Хеннинг после паузы. — Я вот запасся настоящими документами: удостоверение инспектора уголовного розыска и жетон. — Отвернув лацкан летнего пальто, он показал жетон уголовной полиции.

— Нет, не пойдет. Тредуп, вероятно, знает в лицо всех наших сыщиков. И если сорвется, скандал будет колоссальный. Прибережем этот вариант на будущее. Думаю, обойдется деньгами.

— Как вам угодно, камрад, — сказал Хеннинг и притронулся к шляпе.

Штуффу это понравилось. Он прибавил шагу и стал поглядывать на двухэтажные домишки.

— На следующем углу, во дворе, — пояснил Хеннинг. — Только перелезть через ворота.

— Вы уже все изучили.

— Пять дней охочусь за ним. Осторожный. Ни в один кабак не заходит. Не пьет, не курит, на девок не смотрит.

— У него нет денег.

— Именно. С такими труднее всего.

— Или всего удобнее.

Перебравшись через решетку ворот и обогнув какой-то сарай, они очутились в небольшом дворике между двумя палисадниками.

Завешенное окно светилось.

— Вот его жилье. Давайте посмотрим. — Они попытались заглянуть в окно. — Не видно? Ничего? Почему же горит свет? Неужели в час ночи еще не спит?.. Погодите. Станьте-ка в сторонку, чтобы он вас не увидел. А я постучу.

Штуфф тихонько постучал в стекло.

Едва он отнял руку от окна, как на гардине обозначился чей-то силуэт, словно там только и дожидались этой секунды.

— Н-да, врасплох не удалось, — проворчал Штуфф, а его сообщник в знак сочувствия положил руку ему на плечо.

Гардина отдернулась, в раскрывшемся окне показалась голова, и тихий голос спросил: — Кто там?

— Это я, Штуфф. Можно с тобой поговорить, Тредуп?

— А почему нет? Если тебя не смущает… обстановка, заходи. Сейчас отопру.

Окно закрылось, гардину задернули.

— Мне тоже идти? — спросил Хеннинг.

— Конечно. Нечего разводить с ним церемонии.

Тихо отворилась дверь, на пороге стоял Тредуп.

— Входи, Штуфф. Ах, вас двое? Прошу, прошу.

Комната, в которую они вошли прямо со двора, невелика. На комоде горит затененная керосиновая лампа, освещая кипы конвертов, адресную книгу, чернильницу и ручку. У стены две кровати. Под одеялами спящие фигуры. Глубокое, ровное дыхание.

— Можете говорить вполголоса. Дети спят крепко, а жена не слушает того, что ей не положено слушать.

— Чем это ты допоздна занимаешься, Тредуп? — Штуфф показывает на комод. — Да, знакомьтесь: господин Хеннинг — господин Тредуп.

— Надписываю адреса для одной мюнхенской фирмы. Пять марок за тысячу. Ведь в «Хронике» много не заработаешь, не правда ли, Штуфф?

— Очень жаль, Тредуп, что так получилось с твоей статьей.