— Тут тропинка, только ее не видно… Руку давай.

Она послушно дала руку, но вдруг спросила:

— Вить… А Дину ты тоже носил на руках?

— Кого? — искренне удивился он.

— Ну, Дину Ясвицкую… которую ты с теми ребятами привел.

— С чего ты взяла?

— Она говорила… Ты ее нес от платформы…

— Святые Хранители! Состав стоял полминуты, насыпь высокая, дождь, скользко, они продрогли. Я и один их парнишка хватали всех на руки без разбора, тащили вниз… Я даже не помню, как кого зовут!

Он говорил правду. Он помог этим ребятам и считал, что дело сделано. Потом он с ними почти не встречался. Потому что… потому что разные он и они, это было ясно сразу. Конечно, они хорошие люди, особенно старший (Антон, кажется), но… Витьке неловко было от их какой-то сдавленности, прижатости. Наверно, потом все у них наладилось. Теперь им хорошо, это главное. А для Витьки важны были не те, кого он вывел оттуда. Важен был тот, кто там остался.

«Цезареныш…»

Никогда Витька вслух так его не называл. Ого, скажи-ка такое! Но издалека-то, в мыслях, можно. И Витька заулыбался от наплыва радостной ласковости. И конечно, тут же толкнулось беспокойство: как он там?

А у Люси было свое на уме. И когда выбрались из дубняка к черной, горячей от солнца сланцевой осыпи, Люся отдышалась и спросила, будто слегка дурачилась:

— Вить, а ты раньше с девочками дружил по-настоящему?

Он уточнил серьезно:

— Кроме тебя?

— Ну…

Тогда он глянул краем глаза и сказал покаянно:

— Что скрывать, было. В давнем детстве…

— Правда?

— Ага… Ее звали Зинаида.

3

Все ее, семилетнюю, так и звали, полным именем. И ребята, и взрослые. Несмотря на миловидное личико и роскошные ресницы, была она храбрая, самостоятельная и твердо знала, что дети ничуть не глупее учителей и родителей. А иногда и умнее… Витька же в ту пору был нерешительный мамин мальчик, и что нашла в нем Зинаида, навсегда осталось непонятным.

Если бы ей просто нравилось командовать Витькой, тогда ясно. Однако Зинаида не помыкала мальчишкой, как иные капризные примадонны. Она старательно тянула Витьку «до своего уровня». Учила — серьезно, без насмешек — давать сдачи обидчикам, не бояться лазать по деревьям и прыгать в крапиву, спорить с учительницей, свистеть сквозь дырку от зуба и делать вид, что тебе весело, если на самом деле страшно. Может, ей нравилось, что он такой доверчивый и послушный? Нет, что послушный, не нравилось. Однажды она вскипела:

— Ну что ты такая тютя! Мигаешь и молчишь! Хоть бы подрался со мной!

— Зачем? — тихо спросил Витька.

— Ну нельзя же быть таким синеглазым облизанным теленком!

«Синеглазый облизанный теленок» — это показалось оскорбительным. Витька подумал, вздохнул и стукнул. Она обрадованно треснула его по носу. Неведомые доселе чувства освободили в крайне обиженном первокласснике Мохове какие-то пружины: он коротко, без слез, взревел и кинулся в бой. И они подрались бурно и от души. В школьном буфете. И были доставлены в кабинет директорши, где после всяких грозных слов и поучений последовал приказ — мириться! Но мириться при директорше они не стали и покинули кабинет, показав друг другу кулаки.

Мир был заключен позже, после уроков, — крепкий и радостный. Зинаида храбро чмокнула Витьку в щеку и велела ему сделать с ней то же самое. И там, в уголке школьного весеннего сквера, по щиколотку в рыхлом снегу, они обещали друг другу «быть как сестра и брат».