1) Слагал триолеты, способствовал процветанию баллады (франц.)

2) Наконец пришел Малерб и первый во Франции

Дал почувствовать в стихах точную гармонию,

Показал силу слова, помещенного на должном месте,

И подчинил музу правилам долга.

Исправленный этим мудрым писателем, язык

Перестал являть разборчивому уху что-либо грубое,

Строфы научились литься с изяществом,

И один стих не дерзал более вторгаться в другой (франц.)

О Байроне и о предметах важных (стр. 414). На обложке рукописи сохранилось название статьи (представляющее собой перифразу стиха из "Горе от ума"), за которым следует дата: "1835. Черная Речка, дача Миллера, 25 июля".

В основу статьи положены материалы мемуаров Байрона, переведенных на французский язык в 1830 г. ("Memoires de Lord Byron, publiйs par Thomas Moore", Paris, 1830). Трудно сказать, в каком направлении развивалась бы эта статья, если бы Пушкин ее продолжал, но самое название ее свидетельствовало о том, что Пушкин не ограничился бы простым пересказом записок Байрона и воспоминаний о нем Томаса Мура.

1) В последнее время я много думал о Мэри Дефф.Как это странно, что я был так безгранично предан и так глубоко привязан к этой девушке, в возрасте, когда я не мог не только испытывать страсть, но даже понять значение этого слова. И, однако же, это была страсть! Моя мать имела обыкновение смеяться над этой детской любовью; и много лет спустя, - когда мне было примерно лет шестнадцать, - она мне сказала однажды: "Ах, Байрон, я получила письмо из Эдинбурга, от мисс Аберкромби; ваша бывшая любовь, Мэри Дефф, вышла замуж за господина С.". И что же я ей ответил? Я не могу постичь и объяснить то чувство, которое мною овладело в это мгновение. Со мною почти сделались судороги; моя мать была так этим встревожена, что потом, когда я оправился, она упорно избегала заговаривать со мной на эту тему, довольствуясь беседой об этом со своими приятельницами. И сейчас спрашиваю себя, что бы это значило? Я не виделся с нею больше с тех пор, когда, вследствие проступка ее матери в Абердине, она поселилась у своей бабушки в Банфе; мы оба были тогда детьми. Я раз пятьдесят с тех пор влюблялся; и тем не менее я помню все то, о чем мы говорили, помню наши ласки, ее черты, мое волнение, бессонницы и то, как я мучил горничную моей матери, заставляя ее писать Мэри письма от моего имени; и она в конце концов уступала, чтобы меня успокоить. Бедняжка считала меня сумасшедшим, и так как я в ту пору еще не умел как следует писать, она была моим секретарем. Я припоминаю также наши прогулки и то блаженство, которое я испытывал, сидя около Мэри в ее детской, в доме, где она жила, около Плестоуна, в Абердине, в то время как ее маленькая сестра играла в куклы, а мы с серьезностью, на свой лад, ухаживали друг за другом.

Но как же это чувство могло пробудиться во мне так рано? Какова была причина и источник этого? И в ту пору, и несколько лет спустя, я не имел никакого понятия о различии полов. И тем не менее, мои страдания, моя любовь к этой маленькой девочке были так сильны, что на меня находит иногда сомнение: любил ли я по-настоящему когда-либо с тех пор? Как бы то ни было, известие о ее замужестве как громом меня поразило. Я чуть не задохнулся, к великому ужасу моей матери и к неверию почти всех остальных. Это необычайное явление в моей жизни (ведь мне еще не было тогда полных восьми лет) заставило меня задуматься, и разрешение его будет меня мучить до конца моих дней. С некоторого времени, - сам не знаю почему, - воспоминание о Мэри (не чувство к ней) вновь пробудилось во мне с большей силой, чем когда-либо.