Еще не завершился конгресс, а Петру Алексеевичу пришлось срочно покинуть Гент по настоятельному требованию товарищей-социалистов. Дело в том, что бельгийская полиция каким-то образом узнала, что под именем Левашова скрывается беглый государственный преступник князь Кропоткин. Правда, арестовать его хотели всего лишь за нарушение правил регистрации в гостинице, но стоит попасть в руки полиции, как наверняка всплывет и прежнее дело: Россия потребует выдачи. В этот день друзья даже не пустили его с митинга в гостиницу. Окружив тесной толпой, рабочие привели Кропоткина на квартиру одного социал-демократа, у которого предстояло переночевать — он принял русского анархиста по-братски. А утром поезд уже вез его в Англию, которая, таким образом, вторично спасала его.

Пребывание в Лондоне нужно было использовать с пользой. Кропоткин целые дни проводит в библиотеке Британского музея, изучая имевшиеся там материалы по Великой французской революции, которой он необычайно заинтересовался, желая понять, как начинается революция, проверить свою догадку, что именно достижения естественных наук подтолкнули к бурному развитию революционного процесса и что анархическая тенденция играла во французской революции, как и во всякой другой, важную роль. Эта работа продлится еще не один год. А сейчас он не может долго сидеть на месте, над книгами и рукописями, душа рвется к живому делу.

Петр Алексеевич едет в Париж, где после разгрома Коммуны началось постепенное пробуждение социальной активности рабочих. Ему казалось, что он возвращается в славные времена кружка «чайковцев». Вместе с бакунинцами Жюлем Гедом и Андреа Коста, которые впоследствии перейдут в стан марксистов, он пытается организовать первые социалистические группы. Сначала это были беседы где-нибудь в кафе, где собиралось по пять-шесть рабочих. Затем те шли к своим товарищам, и через несколько дней на митинг приходило несколько десятков, а то и около сотни человек. Не так уж много, но ведь это самое начало… В марте 1878 года на первые «поминки Коммуны» собралось не более двухсот человек. А через два года, когда в Париж вернулись освобожденные по амнистии коммунары, чуть ли не всё население города вышло на улицы их восторженно приветствовать.

Из всех встреч той весной Кропоткину особенно запомнился визит к Ивану Сергеевичу Тургеневу, уже давно жившему во Франции. Тургенев сказал П. Л. Лаврову, что хотел бы отпраздновать по русскому обычаю удачный побег князя-революционера из царской тюрьмы. Это был прием специально ради Кропоткина. Переступить порог квартиры любимого с юности писателя было для него величайшим счастьем. Тургеневские романы «Отцы и дети», «Рудин», «Дворянское гнездо» сильнейшим образом повлияли на формирование политических взглядов и нравственного облика Кропоткина. Он восторгался стилем, художественной стройностью тургеневских произведений, сравнивал их с музыкой Бетховена. Больше всего в творчестве Тургенева Кропоткин ценил необычайную привлекательность женских образов. Вот его признание: «Повесть Тургенева „Накануне“ определила с ранних лет мое отношение к женщине, и если мне выпало редкое счастье найти жену по сердцу и прожить с ней вместе счастливо… этим я обязан Тургеневу».

У Тургенева обсуждались новости из России. «Процесс 193-х» — важнейшая из них. Всеобщее восхищение вызвала речь на суде Ипполита Мышкина, многократно прерывавшаяся председательствующим. Она, кстати, вобрала в себя многое из написанной Кропоткиным программы кружка «чайковцев». Тургенев расспрашивал о Мышкине: «Я хотел бы знать все касающееся его. Вот человек — ни малейшего следа гамлетовщины…» Писатель своим художественным чутьем предчувствовал появление в русской жизни совершенно нового типа интеллигента-революционера и, по-видимому, присматривался к своим собеседникам — Лаврову и Кропоткину.