* * *

Прибыли статьи для нового номера. «Содом, Гоморра и Гаага», «Письмо оранжевому другу», а также стихотворение «Не говори, что любишь Родину». За десять минут пробежав глазами, Гортов все утвердил и положил на стол Спицину с пометкой «вычитать».

* * *

Гортов стал еще лучше питаться — Софья приносила ему утром борщ и сразу мясное второе блюдо, после чего Гортов уже не мог никуда идти. По ее просьбе Гортов завел зверя — выбор пал на карликовую свинью. Свина назвали Пьером, и он сразу стал жить под кроватью, почти не напоминая о себе. Незаметно в келье появились и Софьины вещи — половички, коврик и занавесочки, в шкафу — просторные хлопчатобумажные трусы. Гортову она купила трусы тоже. Солидолом Софья смазала кровать сама, и теперь она совсем не скрипела. Софья беззвучно кусала его, а Гортов, чтоб не кричать, кусал подушку.

Соседка-старушка явно догадывалась, причем еще раньше самих Гортова с Софьей, об их отношениях, и теперь вечерами чаще обычного звала к себе и подолгу держала свою сиделку. Гортов нервно читал листы с утварью, в то же время гладя ногой Пьера. Софья возвращалась всегда с угощением и с запахом употребленной утки.

* * *

Настали долгие праздничные выходные. Софья была ленивой и ласковой, хотелось пролежать с ней три дня подряд, но старушка стучала в стенку каждый час, да и в холодильнике было пусто. Голодная, Софья начинала впадать в тяжелую меланхолию, отворачивалась к стене и питалась сама собой — сосала пальцы и грызла ногти. У Софьи были мелкие острые зубки, которыми она все время что-нибудь грызла, медленно поедая то кончик карандаша, то ломая позвонок зубочистке; изгрызла до остова свой телевизионный пульт. Еще любила положить руку Гортова в рот и, держа во рту, ее покусывать. Гортов теперь опасался, что она с голоду съест всю его келью.

Воскресным утром они пошли на рынок. Были то заморозки, то оттепель, Слобода то вздыхала льдистым дыханием, то переставала дышать. Простуженные скворцы клевали что-то мясистое на земле, таща в разные стороны.

По дороге ходили угрюмые слободчане, и собаки визгливо лаялись между собой, а не сидели, как обычно, под лавками. Очаги стройки с взбивавшими землю немецкими желтыми экскаваторами встали, и кирпичи и плиты лежали, копя пыль.

— Зимняя спячка, — констатировала Софья, смотря, как в брошенный котлован летит крупный снег.

Но вот начался рынок, и с ним — суета. Как пчелы люди возились в рыжем меду бесшумно, никто не кричал и не звал, продавщицы сидели на табуретах усталые, с повисшими на волосах ленточками.

В бочках лежала квашеная капуста, толкались между собой помидоры и огурцы. Круглые, как детские головы, грибы мочились. Дул свежий ветер, взъерошивая воду в пруду. Куда-то унеслись всегда бывшие в пруду утки.

Пошли мясные ряды. Рябчики, индейка, развороченные ломти свинины, — как будто створки в пролаз ада. Софья хотела взять побольше, она любила мясо, причем сырое, с кровью, и глаза ее при виде мяса зажглись, но Гортов пошутил, что есть свинину ему не позволяют религиозные убеждения. Глаза Софьи округлились, и сумка выпала из ее рук, так что Гортову тут же пришлось разъяснить, что он сказал это несерьезно.

Мимо прошли и завернули за угол две старушки с ясными кроткими лицами. У одной что-то шевелилось в авоське, какое-то существо. Гортов увидел выпроставшуюся когтистую лапку. Она билась.

* * *

В один из дней Софья, не предупредив, явилась к Гортову на работу. Она была в зеленом вязаном платье в пол, с закрытой шеей. Софья вошла в кабинет и вдруг сказала: «Я принесла пирожки».

Гортов встал, а потом снова сел. Встревожились Спицин и Бортков. «С яйцом и зеленью», — уточнила Софья.