— Все! — Вдруг сказал Шеремет. — Это все.

Скользнув влажной рукой по щеке Гортова, Шеремет встал и пошел в туалет тошнить.

Гортов сел за опустевший угловой столик и стал глядеть, как лучики люстр гладят горячие головы. Свет падал тупо и тяжело, и лица смазывались. Гости бурчали, рычали, охотясь на редких женщин.

На некоторое время в центре зала оказался Северцев. Удары ложечек о бокалы призвали к уже наступившему молчанию.

У Северцева было желтое осунувшееся лицо, он весь померк, еще недавно волнистые его волосы торчали жалкими сальными прутиками. Ему похлопали, но он, скривившись, попросил больше не делать так, потому что «мы, чай, не в цирке». Собравшись с мыслями, он пробормотал несколько обыкновенных праздничных фраз и, стеснительно взглянув почему-то на Гортова, присел за столик.

А потом вошла Софья. Она была в красном нарядном платье — хорошо видны были бедра и грудь; быстро двигая сильным телом, она подошла к столу и своим алым акульим ртом сразу же вцепилась и стала жевать бутерброд с красной рыбой.

Гости остановили дела, чтобы следить, как Софья ест. Кто-то тем временем подходил и заговаривал с Гортовым, — суетящиеся молодые люди, которые, кажется, желали стать авторами «Руси». Ласково что-то проговорил, скользнув мимо, как дуновение, отец Иларион. Подошел Чеклинин, сказал: «Гортов, дай телефон позвонить». Гортов сказал, что нет телефона.

Он стряхивал всех их с лица, как божью росу, и неотрывно следил за Софьей. Мужчины дышали вокруг нее, сгущаясь тучей, она стеснялась, склоняла голову, но не переставала есть. Мужчины сперва стояли в стороне, как будто опасаясь, а потом беззвучно и страшно двинулись на нее разом, беспросветным гудящим облаком.

Гортов думал о том, что стоит это прямо сейчас прекратить: можно взять ее за руку и с ней уйти, — она, вероятно, послушается, но что-то мешало, какое-то спокойное чувство, граничившее с обреченностью, но без трагизма, то есть ближе к апатии, но апатии неразрешимой, с оттенком мазохистской игры. Гортов стал больше пить, чтоб разобраться в чувствах.

Гортов выходил подышать и покурить на улицу. Ему будто бы примерещился в толпе грустный Порошин, но видение ускользнуло. Гортов вернулся в зал.

Софья сидела одна за его столиком. Незнакомый Гортову человек, худощавый, с высокой прической, трогал ее за коленку, та отводила руку одной своей рукой, а другой снова кусала бутерброд с рыбой. Отогнав парня, подошел Чеклинин, склонился над ней, тугая мясная машина. Погладил по плечику тяжелой рукой, его шатало, и он трудно соображал, шрамы на лбу выстроились в новом порядке. Водка лилась из его штофа, стекая по узловатым пальцам, этими пальцами он щупал ее плечико и говорил: «В день две бутылки выпиваю… особенность организма такая… м-да… уральский мужик… содержу двух любовниц… кто имеет еще, в мои-то годы…».

Гортов на непослушных ногах подошел к Софье и взял с другой стороны за локоток. Чеклинин положил ей руку на спину. Гортов шепнул ей: «Пойдем». Софья сразу же встала и послушно двинулась следом. Рука Чеклинина тяжело и страшно свалилась вниз, как тесак, из-под которого вырвали доску. Он открыто и злобно смотрел им вслед. Ноздри его раздувались.

* * *

На следующий день позвонил Шеремет. Уставшим, дубовым от сна голосом он спросил: «Вчера я не сильно чудил?»

— Вообще ничего не помню, — добавил он.