Гортов быстро приспособился к его ритму движения, поэтому пальцев на ухе почти чувствовал, тем более что Чеклинин ухо садистски не рвал на себя, хотя и держал крепко.

Дорога к бричке казалась детской игрой. Вот сейчас Чеклинин схватит второе ухо и будет шутливо тянуть вверх: «Сколько тебе сегодня, мальчик? Ух, как много лет! Перетерпеть придется».

Оказавшись на заднем сиденье с освобожденным ухом, Гортов уснул сразу же.

* * *

В камере пол был посыпан свежим, поверх гниющего, сеном, и не проникал свет. Из стены выступал плафон, но Гортов его не включал, лежал, не двигаясь. По стенам, было слышно, возилось что-то — наверное, клопы. Они сыпали штукатурку и ссыпались вниз сами. Отчетливо пахло спиртом. Гортов даже подумал, что где-то рядом, возможно, лежит Порошин.

Сердце, или то, что стало на его месте, отчаянно и горячо билось в ухе, совершенно забыв про остальное тело. Тело меж тем охладевало. Почти не терзала рана в груди, только в ней будто бы переливалось что-то, то теплое, то холодное, как в ручье.

На душе было все еще странно спокойно, будто Гортов доподлинно знал, что, работая в «Державной Руси», он рано или поздно окажется в запертом темном чулане. Он даже обрадовался: вот, сейчас найдет в темноте Порошина, обнимется с ним. Тот расскажет ему что-нибудь дерзновенное, с мукой в лице, а потом поведет по бабам. Сейчас бы Гортов пошел.

В углу чулана был специальный сток. Гортов сходил туда помочиться. Снова присел. В голове шли кругом одни и те же мысли.

Что с ними делают? Неужели их истязают тут? Все-таки загоняют иголки в ногти? Ломают пальцы? Выкалывают глаза? Вертят на дыбе? Опять представлялся Малюта Скуратов. Впрочем, Порошина было сложно вообразить на дыбе. Дыба бы поломалась под ним. А его пальцы, в обхват — диаметром с шею худого Гортова, напротив, не поломать щипцами. А та девочка, плескавшаяся мочой, была такая маленькая, такая несчастная, она бы умерла от страха, как только бы ей показали иглу.

— Ко-о-оля! — несмело позвал Гортов. — Девочка с мочо-о-ой!

Где-то открылась дверь, и пахнуло землей и навозом. Стали слышны шаги. Со страшным железным клекотом открылась другая дверь, еще ближе к Гортову. Он с трудом догадался, что она открылась в его камере.

— Вставайте, идите за мной, — сказал незнакомый голос.

В коридоре был свет. Гортов увидел открывшего. Он был лысый и крепкий, как молодая картофелина, в малиновой рясе, с раздавшейся глянцевой головой, горшком серых птичьих волос, весь в землистых тяжелых запахах, — будто бы в самом деле, как картошку, его только что вытащили из земли. В пальцах он мял какой-то документ в прозрачном файле.

Прошли в закуток, спустившись на этаж ниже.

По пути человек в рясе представился следователем, но имени не назвал. Сели. На стене у окна медно поблескивало распятье. Здесь же, в кабинете, сидели Бортков со Спициным. Они не поздоровались с Гортовым.

— Это понятые, — представил их следователь. — Ознакомьтесь, пожалуйста, с протоколом.

Он подложил Гортову желтоватый листок, исписанный детским корявым почерком. Гортов смотрел на его странное одеяние. Ряса переливалась на свету из малинового в бордовый. По набрякшим щекам бродили розовые следы. «Ознакомьтесь, ознакомьтесь», — сказал он с нетерпением. Из-под рясы виднелись джинсы с туфлями. Еще Гортов заметил, что носки у него были разные. Один просто серый, а другой светло-серый. Почему-то это особенно лезло в глаза.

Он стал читать.

Это была странная бумага. Какие-то царственные гербы и верлибры, пожелтевшие, ставшие уже бледно-оранжевыми от старости листы, хрупкие, как из позапрошлого века. А надписи свежие. Не понять ни единого слова. Только в углу Гортов разобрал что-то про хищение, а также преступный умысел.