Игорь вновь внимательно взглянул на меня, словно не веря, но сразу улыбнулся:

    -  В-все! Чувствую, Ирина, я вас окончательно утомил. П-просто хотелось, так сказать, поделиться. Ухожу!

    -  Погодите! - растерялась я. - А… А гитара?

    На этот раз я слушала - песню за песней. И это было хорошо. Очень хорошо.

    Саша петь не умел, он так и не смог научиться как следует играть на гитаре. Зато наш старенький «шарп» крутился каждый вечер. Странное дело: почти все, что пел Игорь, я уже когда-то слышала. Визбор, Ким, Городницкий, Окуджава. Даже Высоцкий, ставший сейчас пугалом для бедолаг-школьников. Странно, Маг, считай, моих лет, а Саша был старше - на целую жизнь. Может, сероглазому тоже встретился кто-то? Чудом уцелевший «человек XX века», для которого имена старых бардов - не пустой звук?

    Каким-то образом оказалось, что мы сидим бок о бок. Бутылка «Камю» осталась скучать в баре - сегодня ни к чему было вздергивать нервы. Игорь пел. Я слушала. Его плечо было рядом.

    Наконец я осмелела достаточно, чтобы попросить Мага спеть одну старую песню. Настолько древнюю, что ее уже никто из моих «гитарных» знакомых не мог вспомнить. Сашину любимую. После его смерти я лишь однажды рискнула поставить кассету - и тут же испугалась, выключила. Потом кассета исчезла - навсегда, а я забыла название, забыла автора.

    Маг действительно оказался Магом. Песню он помнил, помнил и барда. Не Высоцкий, не Галич - некий Сергеев. Впрочем, пусть Сергеев, пусть Иванов, лишь бы песня оставалась прежней. Про поле, про пулемет на колокольне и про взвод, прижатый прицельным огнем к горячей земле.

    Негромко заговорила струна, вслед за ней другая, медленно, осторожно, словно солдат под пулеметным огнем.

    На горе, на горочке, стоит колоколенка,

    А с нее по полюшку лупит пулемет,

    И лежит на полюшке, сапогами к солнышку…

    Тот, чей голос был на пленке (уж не сам ли Сергеев?), пел совсем по-другому, но у Игоря выходило не хуже. Я закрыла глаза. Взвод лежит, прижимаясь к земле, в горячем воздухе свистят пули… Мне двадцать, Саша сидит рядом, наша дочка давно уснула. Ей только что исполнилось три…

    Мы землицу лапаем скуренными пальцами.

    Пули, как воробушки, плещутся в пыли.

    Митрия Горохова да сержанта Мохова

    Эти вот воробушки взяли да нашли.

    И Сашу нашли. Через три года. И я даже не успела спросить, почему ему нравилась песня про давно забытую войну. Кажется, его дед воевал. Или прадед - кто теперь вспомнит?

    Дальше… Дальше я тоже помнила. Парня просят принять смерть за остальных, сбить немца с колокольни, он бежит - но пули прижимают его к земле, немец бьет очередями, и тогда встает командир: как на парад, во весь рост. Как Саша, когда к нему прямо возле горисполкома подошли трое и достали «стволы» с глушаками…

    Сразу с колоколенки, весело чирикая,

    В грудь слетели пташечки, бросили назад…

    Саша лежал на спине, и по белой рубашке расплывалось темно-красное пятно. Рубаха новая, прямо из стирки, я даже не успела пришить одну пуговицу, он сделал это сам, не хотел будить - я заснула под утро, Эмма как раз болела корью…

    …И вдруг я чувствую, что песня давно кончилась, Игорь совсем близко, а я плачу - реву! - уткнувшись ему в плечо. Реву, а меня гладят по голове, как ребенка, и что-то тихо, еле слышно, шепчут. Всегда так хочется, чтобы тебя погладили по голове, когда плохо…

    -  Ирина! Что с вами?

    Я очнулась.