Теплый ветер весны дохнул из ближайшего парка через открытое окно; и неизвестно отчего у нее на глаза навернулись слезы.

Внезапно за дверью раздался настойчивый скрежещущий звук, словно кто-то царапал в нее когтями.

Красавица мгновенно очнулась от зеркального наваждения; вдруг она все ясно вспомнила. Весна пришла, а она не сдержала своего обещания. И теперь Чудовище само пришло за ней! Сперва она испугалась его гнева, но затем несказанно обрадовалась и побежала открывать дверь. Но это был всего лишь пятнистый спаниель, который бросился в объятия девушки, возбужденно лая и тихонько поскуливая от радости.

Но куда делся тот холеный, одетый в драгоценные ошейники пес, который некогда сидел подле ее вышивания в маленькой гостиной с райскими птичками, задремавшими на стенах? Мохнатые уши этой собаки были в грязи, шкурка запылилась и свалялась, бока его были впалыми, как у пса, проделавшего огромный путь, и, не будь он собакой, из его глаз, наверное, текли бы слезы.

После этого первого, восторженного приветствия пес не стал дожидаться, когда Красавица попросит принести ему еды и воды; он схватил ее за шифоновый подол вечернего платья, заскулил и потащил за собой. Потом запрокинул голову и завыл, а затем снова заскулил и опять потянул за подол.

Поздний, неторопливый поезд отвезет ее на ту станцию, откуда она уезжала в Лондон три месяца назад. Красавица наспех написала отцу записку, накинула на плечи пальто. Скорей, скорей, безмолвно торопил ее спаниель; и Красавица уже знала, что Чудовище умирает.

В густой предрассветной тьме начальник станции разбудил ради нее заспанного шофера. Гони что есть мочи.

Спаниель немного вздремнул у нее на коленях — несчастный пес совсем ослаб. Но теперь в горестном возбуждении он снова торопил Красавицу, и, открыв входную дверь, она почувствовала острый укол совести, ибо увидела, что на золотом кольце дверного молотка висит густая вуаль траурного крепа.

Дверь открылась не бесшумно, как раньше, а с печальным скрипом, и на сей раз за ней была глухая тьма. Красавица чиркнула золотой зажигалкой: бесформенные оплывшие сталактиты холодного воска залепили люстру, а подвески были обвиты ужасными арабесками паутины. Цветы в стеклянных вазах увяли, словно после ее ухода ни у кого не было охоты поменять их на свежие. Повсюду лежала пыль; холодно. В доме царил дух смертельной усталости, отчаяния, но хуже всего было нечто вроде физического ощущения разрушенной иллюзии, как будто волшебные чары были следствием дешевого трюка заезжего факира, а ныне фокусник, которому так и не удалось привлечь внимание публики, отбыл попытать счастья в другие края.

Красавица нашла свечу и в ее колеблющемся сиянии поднялась вслед за верным спаниелем на верхний этаж, мимо кабинета, мимо своих покоев, через опустевший дом, населенный эхом, по маленькой черной лесенке, где жили одни мыши да пауки, в спешке спотыкаясь и разрывая подол своего платья.

Какая скромная спальня! Чердак с покатой крышей, где могла бы жить разве что горничная, если бы Чудовище держало прислугу. Ночная лампочка на каминной полке, окна без штор, голый пол без ковров и узкая железная кровать без матраса, на которой лежал он, трагически исхудавший: его большое тело едва проступало под выцветшим лоскутным одеялом, грива свалялась седыми колтунами, глаза — закрыты. На деревянном стуле, где были брошены его одежды, стоял простой кувшин для умывания, из которого торчали посланные ею розы, но все они были мертвы.