– У короля глубокая рана на плече и, похоже, сломана челюсть, – сообщил нам Найелл. – Его отвезут в кузню, и Фионн прижжет рану.

Королевские телохранители укладывали Дункана на носилки, поспешно сделанные из плаща и двух пик.

Это был темно красный плащ, который принадлежал Макбету.

Повсюду носились и кричали. Я попыталась отыскать глазами мужа и, наконец, увидела его.

Он стоял в стороне посреди круговерти с таким видом, словно ничего вокруг не замечал. Я увидела, как он преклонил колено, положил руки на рукоять воткнутого в землю меча и в молитве опустил голову. Затем он встал, вытащил меч, обтер о траву окровавленное лезвие и положил его на плечо. Никакой радости, никакого ликования. Прихрамывая, он медленно шел по полю, низко опустив голову.

Согласно кельтским поверьям, существуют часы безвременья, когда миром правит магия. Это моменты перехода из одного состояния в другое – рассвет и закат, туман и снегопад, рождение и смерть, вдох и выдох. Мы словно оказываемся в подвешенном состоянии между этим миром и следующим, и таинственные двери распахиваются настежь. Всю ночь Дункан пребывал именно в этом состоянии – король, уже лишившийся королевства, еще живой, но уже не дееспособный.

Рана оказалась тяжелой – лезвие меча прорезало его от ворота кольчуги до плеча, сломав кость и повредив мышцу. Я зажимала ее сложенной тканью, а Фионн занимался остальным. Челюсть у Дункана была сломана ударом рукояти меча, поэтому он не мог говорить и тяжело дышал.

Пока отец Осгар произносил над раненым молитвы, Фионн быстро и умело срезал с него кольчугу. Он дал выпить Дункану большую дозу «аква виты» и зашил ему рану раскаленной иголкой, пока Макбет и еще один человек держали его, так как король кричал и извивался. Затем Фионн наложил шелковые швы и залил рану вином, которое принесла ему жена. Я с содроганием смотрела на происходящее, но не позволяла себе отвернуться.

Затем я смыла с рук кровь Дункана, и мы вместе с Макбетом встали рядом с его приближенными. Я не знала этих людей. Они стояли с озабоченными лицами и, похоже, уже смирились с поражением Дункана.

– Он не должен умереть в одиночестве, – сказал Макбет. – А если он выздоровеет, значит, так тому и быть.

Фионн уже послал в ближайшее селение за целительницей, и теперь мы ждали ее появления. Осгар и еще один священник из свиты Дункана опустились на колени, чтобы исповедать и причастить его на случай, если он не выживет. Когда привезли целительницу, мы отошли в сторону, чтобы не мешать ей. Она приложила мази и снадобья, разившие репчатым луком, к ране и сказала, что вряд ли что нибудь сможет сделать со сломанной челюстью. Затем старуха несколько раз обошла лежанку, на которой покоился Дункан, произнося молитвы и заклинания, опустилась рядом с ним на колени и вернулась к нам. Никогда не забуду нестерпимый жар кузни в этот августовский вечер. Целительница была очень древней, и я не знала ее имени.

– Он не умер, но уже мертв, – сказала нам она. – Он сломленный человек. И душа его скоро простится с этой жизнью.

Жена Фионна Лилиас сходила в дом за арфой и села играть умирающему королю. Свет померк, но не исчез, ибо лето обладает своим собственным сиянием.

Говорят, существуют лишь три рода мелодий – для радости, для горя и для сна. Лилиас играла горестную мелодию, вызывающую на глазах слезы. Она была такой нежной и пронзительной, что сердце у меня переворачивалось. Дункан умер в предрассветный час.

Макбет молча вышел из кузни, взял поводья дожидавшейся его лошади и уехал.

Глава 27

На рассвете ладьи Торфина отплыли от берега. Кто то с первыми лучами солнца вышел из кузни и вскоре вернулся, чтобы сообщить нам об этом, а также о том, что к нам направляются несколько людей Макбета.

Макбет, вернувшийся после своей одинокой поездки, был вместе с нами, когда тело Дункана начали заворачивать в чистую простыню, принесенную Лилиас, – у всех женщин где то хранится такая, ибо рано или поздно в ней возникает необходимость.