По выходе из мэрии Анджело Пароли вернулся прямо домой, в больницу.

Законной дочери Жака Бернье становилось с каждым днем все лучше и лучше. Выздоровление ее подвигалось настолько быстро, что она уже была в состоянии встать с постели и сесть за завтрак со своим будущим хозяином и властелином.

После завтрака он отвел Сесиль на ее половину, потом занялся больными, а с наступившими сумерками вышел из дома. Он отправился в свою квартиру на улице Курсель.

На этот раз Пароли не воспользовался маленькой дверцей, которая выходила на улицу и позволяла ему входить и выходить незамеченным.

Он вошел в подъезд и подошел к комнатке консьержки.

Та громко вскрикнула от радости:

— Дорогой доктор, как я рада, что вы пришли!

— Что так, голубушка?

— Да как же, доктор! Моя дочь приехала, и теперь, когда я ей рассказала все о ваших добрых намерениях, она только и думает, что о вас. Не будет ли у вас времечка поговорить сегодня с ней, сударь? Она была бы так счастлива!

— У меня очень много свободного времени, и я всецело к услугам mademoiselle Жанны Дортиль.

Пароли прошел к себе, затопил камин и зажег свечи в обоих канделябрах и в волнении принялся ходить взад и вперед по комнате.

Так продолжалось несколько минут.

Вдруг он остановился. Губы его шевелились, можно было даже разобрать срывавшиеся с них слова, отрывистые, бессвязные.

— Да, — говорил он, — этот человек, этот комедиант может в известный момент стать невольным обвинителем. Он представляет громадную опасность. Это камень преткновения на моей дороге. Надо, чтобы он исчез.

Легкий, осторожный стук прервал монолог итальянца.

— Войдите, — проговорил он, моментально изменив выражение своего лица.

Дверь гостиной отворилась, и на пороге показалась консьержка в сопровождении дочери.

Жанна Дортиль, будущая звезда, была действительно в высшей степени красивая женщина. Прекрасно сложенная, как женщины Рубенса, она отличалась замечательно нежной и белой кожей и яркими, почти рыжими волосами. Чудные, большие глаза освещали хорошенькое личико, а яркие, как коралл, губы открывали два ряда ослепительной белизны зубов. Улыбка была скорее вызывающая, чем умная или тонкая.

Нетрудно было понять, что подобного рода красота mademoiselle Дортиль буквально кружила головы всем гарнизонным офицерам тех городков, которые она удостаивала своим присутствием. Непонятно было только одно: как эта роскошная, сладострастная женщина, для которой выражение невинности было положительно недоступно, могла играть роли ingenu?

Пароли оценил ее с первого взгляда.

«Или я жестоко ошибаюсь, — подумал он, — или эта женщина и есть та самая союзница, которая мне нужна».

Жанна Дортиль поклонилась, сопровождая поклон улыбкой и взглядом, которые ясно говорили:

«Если вы ничего не имеете против, то и я не прочь!»

— Господин доктор, — торжественно заговорила консьержка, — вот моя дочь, о которой я с вами уже не раз беседовала и которой вы, по неограниченной доброте вашей, пожелали оказать покровительство. Я оставлю ее с вами. Потолкуйте с нею, мне же необходимо вернуться к исполнению своих обязанностей.

С этими словами она вышла, не забыв бросить на дочь еще один взгляд, в котором читалось самое неподдельное восхищение.

Будущая звезда, с первого взгляда оценив выдающиеся физические достоинства своего покровителя, решила добиться его благорасположения средствами, успех которых редко подлежит сомнению.