– Да, мой Кошрод, ты, наверное, прав.

В следующий момент ему пришлось сдвинуться в сторону. По коридору шагал взвод греческих воинов с поднятыми копьями и прижатыми к торсам щитами. Их вел хмурый седой ветеран.

– Им предстоит сражаться с армянскими лучниками,- безразлично сказал Кошрод.

– Кто, по-твоему, победит?

– Грекам придется туго.- Молодой человек поразмыслил: – Если армяне начнут их обстреливать с дальних позиций. Главное, соблюдать осторожность и не подпускать копейщиков близко.

Сен-Жермен покачал головой.

– Что-то мне плохо верится в осторожность армян.

Шум на трибунах усилился и сделался возбужденным. Мужчины одновременно потянулись к одному из узких окошек, но оно было пыльным, к тому же над ним болталась какая-то тряпка и заслоняла обзор.

– Что там происходит?

Кошрод неохотно и с явным отвращением в голосе отозвался:

– Ослы покрывают приговоренных к смерти преступниц.

Вой толпы все нарастал, потом как по команде затих. В наступившей тишине прозвучали три душераздирающих вопля. Толпа вновь загомонила, но эти вопли, казалось, все еще продолжали висеть в зловонном воздухе коридора.

– Что ж,- сказал Сен-Жермен, отворачиваясь от окна,- все кончено.- Положив руку на плечо Кошрода, он повел его прочь.- Ты сегодня опять участвуешь в скачках?

– Да, И еще завтра. Красным на этих играх не очень везет, они делают на меня ставку.- Потухший взгляд молодого перса несколько оживился. Он провел в Риме семь лет, но так и не смог привыкнуть к царящим здесь нравам.

– Может, тебе вообще нет смысла за них выступать? Я не римлянин, в скаковые фракции меня не берут У тебя имеется выбор. Можешь примкнуть к синим, к зеленым, к белым…

– К пурпурным, к золотым,- добавил Кошрод.- Цвет не имеет значения. Скачки есть скачки, во что ни рядись.

– Тогда шел бы к зеленым. Император их любит, он щедро награждает возниц. Через лабиринты залов, лестниц и переходов они двигались к той части цирка, где располагались конюшни и колесницы.

– Когда они побеждают. Когда проигрывают, он столь же рьяно карает своих любимцев. Сегелиона из Гадеса привязали к его же упряжке и хлестнули коней. Он умер.- Кошрод помолчал и взглянул на хозяина.- Возницы здесь долго не живут.

– Очередная жестокость,- задумчиво произнес Сен-Жермен.- А ведь всего несколько лет назад он сам наложил запрет на кровопролитие в цирках. Теперь же…- Лицо его помрачнело, он надолго умолк.

Когда вдалеке послышались голоса и ржание лошадей, Кошрод схватил хозяина за руку. Сен-Жермен остановился, вопросительно глядя на перса.

– Мой господин, я… мне надо… могу я задать вопрос?

Раб говорил шепотом и казался смущенным. Сен-Жермен помолчал, потом произнес:

– Говори.

– Ты… ты ляжешь спать с Тиштри? Сен-Жермен сам был когда-то рабом и не удивился вопросу. Он высвободился из хватки.

– Нет. Она ранена.

– Ты будешь один? – Кошрод зажмурился, ожидая удара.

– Один? – переспросил Сен-Жермен с едва уловимым оттенком иронии.

– Есть ли у тебя кто-то еще? – Раб знал, что зашел далеко, но готов был идти дальше.

В глазах Сен-Жермена мелькнула тень, и на какой-то миг его взгляд сделался отстраненным.

– Нет. Кроме Тиштри, у меня нет никого. Кошрод потупился, собирая всю свою храбрость в

кулак, потом, глядя в сторону, прошептал:

– Тогда… не захочешь ли ты взять меня?

Он понимал, что за дерзость его могут продать. Или сослать – в Тревири, в Диводур, в Петовион, но главное было сказано.