— Ты убиваешь меня, Роза, — мелодраматическим тоном заявил он. — Каждый день без тебя причиняет боль. Пустота. Одиночество. Я тоскую по тебе, спрашивая себя, жива ли ты еще вообще.

Это была типичная для него, ужасно глупая манера выражаться, со склонностью к преувеличениям. Адриан мало к чему относился серьезно. Кроме всего прочего, дух делает людей неуравновешенными, и хотя Адриан боролся с этим, какой-то эффект все-таки присутствовал. И все же за его мелодраматическими речами ощущалось зернышко правды. Какой бы вид он ни напускал на себя, я знала — он на самом деле тревожится за меня.

Я скрестила на груди руки.

— Я все еще жива, как видишь. Убедился? Теперь дай мне поспать.

— Сколько тебе нужно объяснять? Я же говорил — ты и сейчас спишь.

— И однако разговоры с тобой непостижимым образом изматывают меня.

Он рассмеялся.

— Ох, я так скучаю по тебе. — Улыбка погасла. — И она тоже.

Я замерла. Она. Ему не требовалось даже называть ее по имени — ясно, о ком шла речь. Лисса.

Даже мысленно произносить ее имя причиняло мне боль, в особенности после того, как я видела ее прошлой ночью. Выбор между ней и Дмитрием был едва ли не самым трудным в моей жизни, и время не залечивало эту рану. Пусть я выбрала его, но расстаться с ней было все равно, что лишиться руки, в особенности потому, что благодаря нашей связи разлука не была по-настоящему полной.

Адриан бросил на меня проницательный взгляд, как будто мог прочесть мои мысли.

— Ты ходишь посмотреть на нее?

— Нет. — Я не хотела признаваться, что видела ее совсем недавно. Пусть думает, что я освободилась от нее. — Это больше не моя жизнь.

— Да, твоя жизнь — это самосуд и, конечно, с угрозой для здоровья.

— Ты не понимаешь ничего, если это не касается пьянства, курения и разврата.

Он покачал головой.

— Ты единственная, кого я хочу, Роза.

К несчастью, я ему верила. Для нас обоих все было бы гораздо проще, если бы он нашел себе кого-нибудь.

— Твое право — продолжать питать ко мне нежные чувства, но тебе придется долго ждать.

— Как долго?

Он задавал мне этот вопрос все время, и каждый раз я подчеркивала, что это продлится долго и что он впустую тратит время. Сейчас, подумав, что, возможно, Сидни поможет мне, я заколебалась.

— Не знаю.

Его лицо расцвело надеждой.

— Это самое оптимистичное, что ты до сих пор мне говорила.

— Не придавай особого значения. «Не знаю» может означать и день, и год. Или даже никогда.

Озорная улыбка снова заиграла на его губах; что же, он симпатичный, ничего не скажешь.

— Буду надеяться, что это один день.

Воспоминание о Сидни навело меня на мысль задать ему один вопрос.

— Ты когда-нибудь слышал об алхимиках?

— Конечно.

Еще бы он о ком-то не слышал! Типично.

— Можно было и не спрашивать.

— Почему ты интересуешься? Столкнулась с ними?

— Типа того.

— Что ты натворила?

— Почему ты думаешь, будто я что-то натворила?

Он засмеялся.

— Алхимики только тогда возникают, когда случаются неприятности, а ты — непреходящий источник неприятностей. Будь, однако, осторожна. Они сдвинуты на религии.

— Здесь не тот случай.

Вера Сидни не казалась такой уж... чрезмерной.

— Только не позволяй им обратить тебя в свою религию. — Он подмигнул. — Ты мне нравишься грешницей.

Я хотела сказать ему, что Сидни наверняка считает меня за гранью спасения, но тут он ушел из моего сна.

Вот только вместо того, чтобы погрузиться в обычный сон, я проснулась. Поезд успокаивающе погромыхивал, пока мы мчались по России.