|
Но рассчитывать на чудо не приходилось. В глубине души юноша понимал, что сражение, в котором он только что участвовал, – легкая прогулка по сравнению с тем, что им предстоит. Войска, которые атаковали их фланги, – весьма возможно, ливийцы, и среди них Ганнон? – свежие, рвутся в бой. Между тем разум Квинта переполняли сомнения. Он с ненавистью посмотрел на солнце, сожалея, что оно и не думает клониться к горизонту. Сколько тысяч римлян расстанутся с жизнью до заката? И будут ли среди них он и его товарищи? Погибнет ли отец? Гай? Калатин? И, главное, одержат ли они победу?
Теперь у Квинта уже не было уверенности. Он не знал ответов на эти вопросы.
Ганнон не ожидал, что план Ганнибала сработает настолько безупречно. Но все получилось, и его восхищение главнокомандующим возросло еще больше. Римляне с легкостью заглотили наживку. В результате их наступление прекратилось, легионеры выглядели измученными и напуганными. Ганнон понимал, что такие же чувства испытывают и другие римляне, которым противостояли свежие ливийцы, ведомые его отцом на другом фланге. Складывалось впечатление, что галлы и иберийцы сумели перестроить ряды, и теперь до него доносились звуки сражения, возобновившегося справа. «Вероятно, римлян атакуют еще и с тыла, – возбужденно подумал он, – в противном случае они уже отступили бы». Значит, Гасдрубал и Магарбал одержали победу в битве кавалерии, из чего следовало, что карфагенская конница атаковала пехоту римлян сзади. От этой мысли настроение Ганнона улучшилось. Ничто так не пугает пехоту, как организованная атака кавалерии. Краем глаза он заметил, что солдаты начали переминаться с ноги на ногу, и это его порадовало. Он совсем недавно позволил им передохнуть и выпить воды, что выглядело вполне разумным ходом: римляне оставались на месте. Однако его солдатам не терпелось возобновить сражение. Это предвещало успех. Противостоящие им легионеры уже лишились дротиков, а их дисциплина оставляла желать лучшего. Всякий раз, когда фаланга Ганнона выдвигалась вперед, большинство из них начинали паниковать и обращались в бегство. Сражение закончилось. Теперь римлян убивали в спину – поле битвы стало бойней. «Но это необходимо сделать, – мрачно подумал Ганнон. – Рим не понимает дипломатии. Только грубая сила может преподать им суровый урок». Кроме того, далеко не все легионеры сдались. С разных сторон поля боя доносился шум отчаянных схваток. Если эти солдаты наберутся мужества или их возглавит отважный офицер, они могут представлять собой угрозу. Значит, их необходимо раздавить. Полностью. – Готовы отправить римлян в ад, парни? – закричал Ганнон. В ответ раздался кровожадный вопль, и фаланга вновь перешла в наступление, высоко подняв щиты, так, что над ними виднелись лишь шлемы и глаза, окровавленные клинки наготове. Римляне взвыли, и фаланга Ганнона ускорила шаг. – Медленнее, – крикнул он. – Берегите силы для убийства. Нам предстоит сражаться до конца дня. Те, кто его услышали, рассмеялись, как безумные, и на лицах ближайших легионеров появился ужас. Те, кто находился в передних рядах, пытались вытолкнуть товарищей из задних, чтобы хоть как-то защититься от приближающейся смерти. Вся масса легионеров отступила на несколько шагов. Кровавый туман застилал глаза Ганнона, и внезапно у него начал отчаянно чесаться шрам на шее. – Где ты, Пера! – взревел он. – Пера! Выйди ко мне, и я выпущу кишки такому трусу, как ты! Никто не ответил, но один из легионеров бросился на Ганнона. Раненый, без щита, с летящей изо рта слюной, он окончательно лишился разума. Враг совсем не был похож на Перу, но Ганнону отчаянно хотелось, чтобы легионер напал именно на него. Вместо этого римлянин врезался в щит ливийца, стоявшего в десяти шагах. |
