Рядом с алтарем на деревянной колонне висела почерневшая икона в простенькой раме – Казанской Божьей матери. Икона была темная, лишь лица Богородицы и младенца сияли на доске. Когда матушка Зинаида протирала эту икону, ей почему-то казалось, что доска побывала в пожаре и от огня, а не от времени стала такой темной, почти черной.

И сейчас, подходя к иконе, женщина неожиданно замерла, перекрестилась. Сердце сжалось, когда она взглянула на Святой лик, прося соизволения на то, чтобы протереть его. Затем опять застучало в груди ровно и свободно. Чистая белая ткань, сложенная вчетверо, прикоснулась к доске. Матушка медленно провела по поблескивающей поверхности. Салфетка прикоснулась к лику, оставив после себя более темную, насыщенную цветом полосу. Еще одно прикосновение, еще… Движения будничные, уверенные. Вот уже икона Казанской Божьей матери сияет.

Матушка Зинаида решила перевернуть ткань, сложить ее испачканной стороной вовнутрь. Она взглянула на ткань в своих руках, ее глаза расширились, лицо побледнело, губы дрогнули.

Женщина ойкнула, попыталась вздохнуть, набрать побольше воздуха в грудь, но не успела.

Она оперлась о колонну и вначале медленно, а затем все быстрее начала оседать и.., рухнула прямо перед иконой.

Женщины, услышав стук, увидели тело попадьи, распростертое у деревянной колонны.

Они побросали ведра, веники, тряпки и заспешили к матушке.

– Зинаида Павловна, что с вами?

– Зина, что с тобой?

Ее лицо стало белым как бумага, платочек сбился.

– Воды! Нашатыря! На воздух ее надо!

Матушка Зинаида, после того как вдохнула резкую волну нашатырного спирта, вздрогнула. Глаза открылись, зрачки были огромные, темные.

– Что с тобой, Зинаида? – спросила женщина, держа голову матушки Зинаиды.

– Ничего… – прошептала попадья. – Ничего… – пальцы правой руки разжались, и на крашенный суриком пол выпала салфетка во влажных темно-красных пятнах. – Кровь, – произнесла матушка Зинаида, вновь теряя сознание.

– Какая кровь? Где кровь? Плохо ей, на улицу ее.

Женщины вынесли матушку Зинаиду на крыльцо в тень. Плеснули в лицо холодной воды, дали еще понюхать нашатырного спирта, накапали в кружку валерьянки и дали выпить.

Зубы матушки Зинаиды стучали о железный край кружки, руки дрожали, она смотрела на свои пальцы так, словно бы на них было что-то написано и она боится их сжать, чтобы не уничтожить письмена.

– Что с вами, матушка? – расстегивая пуговицы халата на груди у Зинаиды, спросила одна из женщин.

– Не знаю… – произнесла тихим, упавшим голосом попадья, а затем, немного помедлив, сказала:

– Кровь.

– Где кровь? Откуда? – женщины переглянулись, а затем старшая бросила взгляд на двух девчонок, приказала им отойти. – Матушка, какая кровь? – она приблизила свое лицо к лицу попадьи.

– Там кровь, в храме… На иконе…

– На иконе? – переспросила женщина и взглянула на вторую женщину:

– Ты что-нибудь понимаешь, Клавдия?

Та покачала головой.

– Уж не беременны ли вы, матушка?

– Нет, – задумчиво прошептала Зинаида, – я не беременна. На иконе кровь.

Минут через десять матушка Зинаида уже сидела на стуле, вынесенном из церкви. Ее глаза часто моргали, лицо все еще было бледным, руки дрожали.

В конце концов она пересилила себя, поднялась и, поддерживаемая двумя женщинами, направилась к алтарю. Салфетка лежала у колонны.