Он набрал в грудь воздуха, стараясь найти правильные слова, но дело закончилось только вздохом.

— Сколько времени прошло с тех пор, — мягко спросил Марух, — как ты в последний раз судил себя по человеческим меркам? Не как раб, не имеющий другого выбора, а как человек, проживший уже половину своей единственной жизни?

Септимус поднял голову, встретившись глазами с Марухом.

— О чем ты?

— Трон, на этом корабле так холодно! У меня ноют кости. — Пожилой раб потер затылок руками, черными от машинной смазки. — Ты знаешь, о чем я. До того как тут появилась Октавия, ты просто делал свое дело, даже не пытаясь взглянуть на себя со стороны. Ты делал то, что делал, потому что у тебя не было выбора. И ты никогда не оценивал свои действия. Зачем, если нет свидетелей? Но теперь есть она и есть я. И внезапно ты почувствовал себя еретиком и проклятым сукиным сыном, так ведь?

Септимус промолчал.

— Ну что ж, очень хорошо. — Марух улыбнулся, но его улыбка была скорее снисходительной, чем насмешливой. — Ты должен это чувствовать, потому что такой ты и есть. Долгие годы ты не решался признаться себе самому, но теперь на тебя смотрят другие.

Септимус уже приматывал мачете к ноге в грубой пародии на наголенные ножны легионерских гладиусов.

— Куда собрался? — спросил Марух.

— Мне нужно время, чтобы подумать. Пойду проверю мой боевой катер.

— Твой боевой катер? Твой?

Септимус одернул свою поношенную куртку, после чего направился к двери.

— Ты меня слышал.

Кирион, как с ним порой случалось, размышлял о жизненной позиции своих братьев. Одолев очередной пролет спиральной лестницы, он миновал анфиладу залов. В каждом его встречал суровый холод и скудные украшения, сделавшие бы честь кафедральному собору Экклезиархии. Воин начал гадать, где же прячутся населяющие этот уровень рабы.

Если здесь вообще кто-то жил.

Время от времени он встречал заплутавших смертных. Они были безоружны и напуганы, и Кирион сильно сомневался, что, убив их, сможет привлечь к себе внимание. Все же он прикончил большинство из них, оставив в живых лишь нескольких беглецов. Те, вопя, рассыпались по коридорам монастыря.

Кириону план понравился куда меньше, чем остальным братьям. Его не заботило то, что Кровоточащим Глазам досталось право захватить вспомогательный генераторум, — пусть играют в свои игры и щеголяют заслуженной славой, если им это по душе. Нет, его желудок сжимался от куда более простой и тревожной мысли.

Кириона, как и братьев, не волновала судьба Вилама.

Империум, без сомнения, сочтет произошедшее величайшей трагедией. Писцы истратят океаны чернил на описание гибели крепости. Лорд Гурон, в свою очередь, многое выиграет в результате этой осады, и в истории захват Вилама будет значиться как одно из самых дерзких и удачных его деяний.

День, когда Странствующих Десантников обрекли на медленное и бесславное вымирание. Ночь, когда погиб орден Адептус Астартес.

Именно это беспокоило Кириона. Они послужат орудием в осаде, которая нанесет Империуму страшный удар, — но ему и братьям это было безразлично.

Все взоры обратились к их грядущему трофею — «Эху проклятия». Талос, Ксарл, Вознесенный — все Повелители Ночи жаждали сразиться с такими же, как они, Астартес-предателями. Они скорее готовы были выпустить кишки собственным союзникам, чем посвятить себя войне с Империумом.

Эта позиция не казалась новой: Кирион не раз посещал Око Ужаса и был свидетелем жестоких крестовых походов, развязанных остатками легионов друг против друга.