Этот казался одним из самых уродливых представителей той своры аугметированных мужчин и женщин, что порывались служить ей. Ростом он едва доходил до плеча девушке, а глаза его были зашиты грубыми толстыми нитками. Модифицированные части тела служителя скрипели, скрежетали, тикали и клацали, пока тот ковылял рядом с ней подпрыгивающей походкой горбуна. «Госпожа. Служить госпоже. Защищать госпожу. Да. Делать все это».
Подняв безглазое лицо, непрошеный спутник вгляделся в нее теми органами восприятия, о которых навигатор предпочитала не знать. Странным образом в позе его читалась надежда. Видимо, уродец ожидал похвалы за то, что тащится рядом с ней, временами натыкаясь на стены.
— Заткнись, — сказала навигатор.
Прозвучало это довольно вежливо, учитывая обстоятельства.
— Да, — согласился горбун. — Да, госпожа. Молчать для госпожи. Да. Уже молчу.
Что ж, попытаться стоило.
— Пожалуйста, отправляйся обратно в мои покои, — сказала она и даже выдавила приветливую улыбку. — Я скоро вернусь.
— Нет, госпожа. Должен следовать за госпожой.
В ответ навигатор фыркнула самым неизысканным образом, продолжая греметь ботинками по палубе. Когда спутники вступили в зал со стенами из зеркальной стали, рядом с ними зашагали их отражения. Октавия не удержалась и кинула взгляд в зеркало, хотя знала, что увиденное ей не понравится.
Нечесаные черные патлы выбивались из конского хвоста на затылке. Кожа, давно не видевшая солнца, казалась нездоровой и бледной. На подбородке виднелся уже успевший побледнеть синяк, происхождения которого навигатор не помнила. Рваная одежда, покрытая пятнами машинного масла и грязи с палуб, была сшита из грубой ткани и выкрашена в фиолетово-синий цвет полуночного неба Терры. Если бы одежда выглядела аккуратней, она была бы похожа на униформу. Одеяние касты рабов корабля, нестиранное и разношенное, мешком висело на изящной фигурке Октавии.
— Красота как на картинке, — бросила она своему потрепанному отражению.
— Благодарю, госпожа.
— Я не о тебе.
Горбун пару секунду размышлял над ее словами и выдохнул:
— Ох.
Приглушенный плач, донесшийся издалека, заставил их замолчать. Человеческий плач: беспомощный, без малейшей тени злобы. Плач маленькой девочки. Звук разнесся по коридору, причудливо дробясь и отражаясь от металлических стен.
Октавия почувствовала, как по коже бегут мурашки. Она всмотрелась в темноту туннеля, изо всех сил напрягая глаза. Тусклый свет ручной лампы почти не рассеивал мрак. Луч фонаря метнулся влево и вправо, едва разогнав тьму. Взгляд Октавии наткнулся на голые железные стены, теряющиеся в сумраке длинного коридора. Больше ничего.
— Только не надо снова, — прошептала девушка, прежде чем произнести робкое приветствие.
Никакого ответа.
— Привет? — снова попробовала она.
Плач девочки смолк и растаял вдали, и теперь туннель заполняло лишь эхо ее собственного голоса.
— Привет, госпожа.
— Заткнись, ты!
— Слушаюсь, госпожа.
Девушка шумно сглотнула. На корабле не осталось детей. Уже не осталось. Октавия потянулась к ручному воксу и почти нажала на руну активации. Но какой смысл? Септимуса не было на борту. Он отсутствовал почти два месяца, бросив ее в одиночестве.
Октавия щелкнула пальцами, делая знак своему… рабу? Служителю? Существу.
Он обернул к девушке слепое лицо. Как это создание ухитрялось смотреть на хозяйку с обожанием, несмотря на зашитые глаза, оставалось вне ее понимания.
— Пошли, — сказала она.
— Да, госпожа.
— Ты ведь слышал это, да? Плачущую девочку?
— Нет, госпожа. |